Пётр Полевой - Братья-соперники

– Что ты бредишь такое – кто тебе наболтал об этих кореньях? С чего ты взял?.. – быстро отозвался князь Василий, невольно меняясь в лице и стараясь казаться спокойным.

– Никто ничего не наболтал мне, я это сам узнал, князь! – многозначительно отвечал старик. – И ты не гневайся и не стращай меня, коли я что и не так скажу. Не ко вреду тебе, а к твоей же пользе я о тебе гадал, по приказу государыни-царевны. И не нашею силою прознал я то, что с тобою сбудется. Что знаю, то и скажу без утайки, без обману!

– Да говори же скорее, что ты знаешь, – и вот на тебе – язык позолотить! – нетерпеливо проговорил князь Василий, суя в руку колдуну три золотых.

– Много доволен твоею милостью и твоим жалованьем. А будешь ли ты моим сказом доволен, князь, – того не ведаю.

– Ну скорее к делу!

– Старец Сильвестрий, что в Спасском монастыре живет, умеет как-то по звездам смотреть и сказывал мне, что смотрел, и будто по звездам выходит, что быть в Москве кровопролитию великому… Не поверил я ему и сам влезал на Ивановскую колокольню с Андрюшкою Бурмистровым, стрелецким головою, и в солнце смотрел – и точно видел, что все вы по колено в крови ходите… и ты, и царевна… И оба вы ликом темны – и ты, и царевна, а цари сидят светлы и радошны, и венцы на головах у них как жар горят.

Князь Василий, слушая эти странные речи, опять почувствовал себя под обаянием взгляда старого колдуна и невольно вздрогнул.

– И думается мне, – продолжал старик, понижая голос, – что не будет вам удачи в вашем деле и что цари вас одолеют и будет после того кровавое смущение, какого еще на Московском государстве прежь сего не бывало… Гадал я и насчет похода твоего, князь, и выходит…

– Ну, ну, чтó выходит…

– Выходит, что тебе и тут не будет удачи. И мой совет: тебе бы не ходить…

– Что выдумал еще! Небось не страшно!

– На то есть твоя воля, боярин, а я что знаю, то и баю. Тебе здесь нужно быть! Пока ты там с врагами будешь биться, тут на твое место много найдется охотников и корешков поищут посильнее…

– Опять ты путаешь о каких-то корешках, – сердито перебил его князь Василий.

– Что делать? Сердце женское и прилюбчиво, и изменчиво… С глаз долой и из сердца вон! Не ходи в поход – другого за себя пошли! Пойдешь, много нужды примешь, а беды не избудешь.

Князь Василий слушал, нахмурившись и нетерпеливо крутя ус. Когда колдун замолчал, он спросил его:

– Все ли ты сказал? Не укрыл ли чего?

– Нет, князь! Ничего не укрыл; сказал тебе то, чего ни царевне не сказывал, ни старцу Сильвестрию. Знаю, что не угодил тебе моим гаданием: дурное никому не любо! Вот и Федор Леонтьевич тоже набросился на меня, как я ему сказал, что видел его в солнце без головы. А чем я виноват: по моему гаданью выходит, что не сносить ему буйной головушки на плечах. Хе, хе, хе!

Князя Василия покоробил этот лукавый и противный смех. Он поспешил спровадить колдуна, сунув ему несколько золотых в руку и молча указав ему на двери.

Старик поклонился князю и уже повернулся было к дверям, но приостановился на пороге и, оглянувшись на князя Василия, сказал:

– Чуть было не запамятовал еще одно сказать тебе, князь! Берегись сентемврия месяца – и ничего в сентемврии не начинай. Прощенья просим…

И, сверкнув в полутьме сумерек своими большими темными глазами, старик поспешно перешагнул через порог и скрылся за дверью, оставив князя Василия в тревожном раздумье и странном недоумении. Многое в речах колдуна его поразило, многое показалось непонятным, и многое заставило его невольно содрогнуться при одной мысли о том, что предсказанное возможно, исполнимо, осуществимо!.. Настоящее было так светло и величаво, так полно всяких земных благ и соблазнов, что самая мысль о возможности каких-то неудач, утрат и бедствий в будущем уже смущала и бесила князя Василия.

– Нет! Быть не может! Врет старый колдун… С Божьей помощью одолеем врагов внешних, а там уже померяемся и со здешними…

А между тем сердце его ныло и билось тревожно…

В течение всей осени и большей части зимы в Москве велись самые деятельные приготовления к предстоящему походу. Наибольшая часть работы выпадала на долю того из Приказов, который в Московском государстве именовался Разрядом и ведал всех служилых людей. В Разряде велись им списки, по особым разборным описям, ежегодно присылаемые от городовых воевод и из других Приказов, ведавших отдельными частями войска. И вот в течение нескольких месяцев сряду день и ночь неутомимо скрипели перья дьяков и подьячих Разряда, изготовляя десятки тысяч столбцов, и в них подробно обозначали имена и прозвища тех ратных людей, которые должны были явиться не позже марта месяца на службу в Большой полк к князю Василию Васильевичу Голицыну или в другие полки, под начальство бояр: Шеина, князя Долгорукова и окольничего Неплюева. Из Москвы то и дело скакали гонцы в Украйну к гетману Самойловичу, побуждая его спешить с приготовлениями к походу и сбором запасов и всего воинского снаряда в определенные пункты. К украинским городам со всех концов России тянулись длинные вереницы служилых людей, в самых разнообразных одеждах и доспехах, с самым разнородным вооружением. Богатые помещики-дворяне двигались по дорогам большими поездами, окруженные многочисленною конной свитой, с запасными поводными конями, с целым обозом повозок, нагруженных запасом: бедные ехали сам-друг либо сам-третий на дрянных клячонках, плохо вооруженные, с двумя-тремя слугами, которые шлепали по снегу и грязи пешком около какой-нибудь тележонки с рогожным покрытом, на которой сложена была вся их рухлядишка. Многие из таких голяков, вынуждаемые к выступлению в поход особыми «выбойщиками», пускались в дорогу без всяких средств и запасов и, соединяясь партиями человек в тридцать и более, шли по дорогам, питаясь чем Бог пошлет, не брезгуя и возможностью стянуть что плохо лежало, добывая себе пропитание то силою, то хитростью, а иногда прибегая даже к открытому грабежу и разбою. Но, как бы то ни было, хоть и медленно и не совсем стройно и ладно, однако же вся эта масса людей стекалась постепенно к указанным пунктам и во всей русской земле было заметно то усиленное брожение и движение, которое всегда предшествовало всякой войне. Наконец в половине февраля вся канцелярская работа в Москве была окончена, все распоряжения сделаны и все меры приняты: требовалось присутствие главного воеводы на месте для окончательного устройства рати и последних приготовлений к войне. И вот на 22 февраля 1687 года назначено было торжественное выступление воевод из Москвы и проводы тех святынь, которые должны были сопровождать их в поход против неверных.