Георг Эберс - Уарда. Любовь принцессы

Первым пророком был главный жрец храма Сети, ему же подчинялись тысячи низших и высших служителей божества, относящихся к фиванскому некрополю.

Дом Сети, собственно, и был храмом, выстроенным из массивных известковых блоков. Длинная аллея сфинксов тянулась от Нила к обводной стене и первому широкому пилону, служившему входом в большой передний двор. Этот двор окаймляли с двух сторон колоннады, за ним возвышались вторые ворота. Перейдя через эти ворота, между двумя башнями в виде усеченных пирамид, посетитель вступал во второй, подобный первому, двор. Его задняя сторона являла собой величественную колоннаду, которая была частью центрального строения храма.

Внутри храм был обычно освещен несколькими лампадами.

Позади Дома Сети возвышались большие четырехугольные строения из нильского кирпича, имевшие красивый и нарядный вид, так как простой материал, из которого они были сложены, был обмазан известью и расписан пестрыми изображениями и иероглифическими надписями.

Внутреннее устройство всех этих домов было одинаково. Посредине был открытый двор, на который выходили комнаты жрецов и ученых. С каждой стороны двора находилась крытая галерея, опорами для которой служили деревянные столбы, с бассейном в центре, украшенным растениями. В верхнем этаже были расположены помещения для учеников, но уроки чаще проходили во дворах, вымощенных плитами и покрытых циновками.

Особенно красивым было здание, расположенное примерно в ста шагах за Домом Сети, между рощей и прудом. Над этим зданием развевались знамена. Это был дом главных пророков, которые, впрочем, являлись туда только для отправления службы, тогда как их постоянные жилища, где они обитали со своими женами и детьми, находились в Фивах, на другом берегу реки.

Позднее посещение храма не могло остаться незамеченным в общине ученых жрецов. Подобно тому как муравьи, когда их муравейник потревожен рукою человека, беспокойно бегают взад и вперед, не только ученики, но и учителя были охвачены необычайным волнением. Они группами приблизились к ограде. Посыпались вопросы, были высказаны разные предположения. Рассказывали, будто бы от царя пришло известие, что на царевну Бент-Анат напали колхиты, а один шутник из мальчишек уверял, что лазутчика царя Паакера насильно привели в храм, чтобы он здесь поучился лучше писать. Поскольку Паакер был в свое время воспитанником Дома Сети и предания об его стилистических промахах дошли до позднейших поколений учеников, это забавное предположение, несмотря на свою несообразность, было принято с веселым одобрением, особенно учитывая важную должность Паакера при царе. Это казалось правдоподобным, так как серьезный молодой жрец уверял, что он видел царского лазутчика в переднем дворе храма.

Суета и смех мальчиков в такой необычный час были замечены и главным жрецом.

Этот жрец, Амени, сын Небкета, происходивший из древнего благородного рода, был не только единовластным предводителем храмового братства. Жреческие общины всей страны признавали его превосходство, обращались к нему за советом в затруднительных случаях и не противились исходящим из Дома Сети, а значит от Амени, религиозным предписаниям. В нем видели воплощение идеи жречества, и когда он время от времени предъявлял некоторым общинам жрецов какие-либо странные требования, они подчинялись, зная по опыту, что даже запутанные, извилистые пути, на которые он повелевал вступать, всегда вели к единственной цели – возвысить могущество и авторитет служителей богов. Сам царь высоко ценил достоинства этого необыкновенного человека и давно уже старался привлечь его к службе во дворце, на должность Хранителя печати, но невозможно было убедить Амени отказаться от своего весьма скромного положения, так как он презирал внешний блеск и громкие титулы. Он даже осмеливался иногда оказывать решительное сопротивление предписаниям «Великого дома». Амени не желал променять неограниченную власть над умами на условное господство во внешних, казавшихся ему мелочными, делах, всецело подчиняясь при этом слишком самостоятельному и с трудом поддающемуся постороннему влиянию фараону.

Привычки своей жизни он регулировал особенным образом.

Восемь дней из каждых десяти он оставался во вверенном ему храме, а два дня посвящал своему семейству, жившему на другом берегу Нила. Но никому, даже своим близким, он не сообщал, какие именно из десяти дней он намеревался посвятить отдыху. Он спал только четыре часа в сутки. Для этого он, по обыкновению, удалялся в занавешенную комнату, подальше от всякого шума, в полдень, и никогда в ночное время, так как прохлада и спокойствие ночи ему казались подходящими для работы, к тому же он мог заняться изучением звездного неба.