Генрик Ибсен - Бранд

Уйдем!..

Но Бранд?..

Давно закутать в саван
Пора и схоронить открыто бога
Рабов земли и будничного дела!
Давно пора понять вам, что успел
Он одряхлеть за сотню сотен лет.

Ты болен, Бранд.

О, нет, здоров и свеж я,
Как сосны гор, как можжевельник дикий;
Но род людской – он в наше время болен,
Нуждается в лечении. Вы все
Хотите лишь играть, шутить, смеяться.
И верить, уповать, не рассуждая.
Хотите бремя все грехов и горя
Взвалить Тому на плечи, Кто явился,
Как вы слыхали, пострадать за вас.
Венец терновый Он, Многострадальный,
Надел, и – можно вам пуститься в пляс!
Пляшите, но куда – вопрос печальный –
Вас пляска заведет в последний час?

А, понял я! Да, этой песнью новой
Заслушиваться стали здесь у нас.
Принадлежишь ты, значит, к новой секте,
Что учит жизнь считать юдолью скорби
И силится заставить всех на свете
Посыпать пеплом головы себе?

О, нет; не проповедник я присяжный,
Не как священник говорю сейчас;
Христианин ли даже я – не знаю;
Но твердо знаю, что я – человек,
И вижу зло, недуг, страну постигший.

Мне до сих пор не доводилось слышать,
Чтоб наша добрая страна была
Уж слишком жизнерадостной страною.

И правда, радость здесь не бьет ключом;
Будь так оно, еще куда ни шло бы.
Уж если раб ты радости, то будь им
Всегда, с утра и до ночи, всю жизнь;
Не будь – одним вчера, другим сегодня,
А завтра, через месяц, третьим. Будь
Чем хочешь ты, но будь вполне; будь цельным,
Не половинчатым, не раздробленным!
Вакхант, Силен – понятный, цельный образ,
Но пьяница – карикатура лишь.
Пройдись-ка по стране, людей послушай, –
Узнаешь, что здесь каждый научился
Быть понемножку всем – и тем и сем:
Серьезным – в праздники за службой в церкви;
Упорным – где обычаев коснется
Таких, как ужинать на сон грядущий.
Да плотно, как отцы и деды наши;
Горячим патриотом – на пирах,
Под звуки песен о скалах родимых
И твердом, как скала, народе нашем
Не знавшем рабского ярма и палки;
Натурою широкой, тороватой –
На обещания за винной чашей;
Прижимистым при обсужденьи трезвом –
Исполнить их иль нет. Но тем иль сем
Лишь понемножку всяк всегда бывает;
Ни добродетели в нем, ни пороки
Всего не заполняют «я»; он дробь
И в малом и в большом, и в злом и в добром.
Всего же хуже то, что убивает
Любая дроби часть остаток весь.

Нетрудно бичевать, но лучше быть нам
Помилосерднее.

Быть может, лучше,
Зато не так полезно.

Я не буду
Оспаривать греховности людской:
Но объясни ты мне: какая связь
Меж ней и тем, что схоронить пора
Того, Кого зову своим я Богом.

Художник ты, так нарисуй его мне.
Я слышал, ты его уже писал,
И тронула сердца твоя картина.
Его представил старцем ты, не правда ль?

Ну да, но я…

С седыми волосами
И бородой серебряною, длинной?
В лице благоволение и строгость.
Способная… детишек спать прогнать?
Вопрос о том, обул его ты в туфли
Иль нет, оставим мы, но было б кстати
Ермолку и очки ему надеть.

К чему ты так…

О, я не насмехаюсь.
Такой ведь именно имеет облик
Народный бог наш, бог отцов и дедов.
Католики в ребенка превращают
Спасителя; вы – Бога в старика.
Готового от дряхлости впасть в детство.
Как у наместника Петра, у папы,
В руках ключи от рая превратились
В фальшивые отмычки, так у вас
Господне царство сузилося в церковь.
От веры, от учения Господня
Вы отделили жизнь, и в ней никто
Христианином быть уж не берется;
В теории вы христианство чтите,
В теории стремитесь к совершенству,
Живете ж по совсем иным заветам.
И бог такой вам нужен, чтоб сквозь пальцы
Смотрел на вас. Как самый род людской.
Он должен был состариться, и можно
Его изображать в очках и лысым.
Но этот бог – лишь ваш и твой, не мой!
Бог мой – Он – буря там, где ветер твой;
Неумолим, где твой лишь равнодушен,
И милосерд, где твой лишь добродушен;
Бог мой – Он юн; скорее Геркулес.
Чем дряхлый дед. Бог мой – Он у Синая
Как гром гремел Израилю с небес,
Горел кустом терновым, не сгорая,
Пред Моисеем на горе Хорив,
Остановил бег солнца при Навине
И чудеса творил бы и поныне,
Не будь весь род людской так туп, ленив!