Франческо Доменико Гверрацци - Беатриче Ченчи

При этом он достал из конторки ящик и взявши из него полную горсть золотых поднес их молодой женщине, которая вся покраснела и стала отказываться; но граф настаивал, говоря;

– Возьмите, моя милая, возьмите. Вы обидели меня тем, что не дали мне знать о рождении этого славного мальчика, мне следовало быть его крестным отцом. Купите себе ожерелье и носите его для искупления этого греха: да постарайтесь также, чтоб вам достало и на хорошенькое платье для ребенка, потому что хотя он и прехорошенький, однако, как говорит поэт:

Часто нарядное платье украшает красоту.

Я хочу, чтоб видя его все восклицали: о счастлива та которая выносила его; и ваше материнское сердце возрадуется.

Молодая мать сначала улыбалась; потом расстроганная этими добрыми словами, она заплакала, но улыбка не покидала её лица. Так весною идет дождь сквозь солнце.

– Продолжайте любить друг друга говорил граф, торжественным тоном отца; – да не возмутит никогда ревность ясности ваших дней, живите спокойно и в страхе Божием. Поминайте иногда меня в ваших молитвах, меня, бедного старика, который, поверьте, не так счастлив, как вы думаете (и при этом Ченчи сделался еще бледнее обыкновенного), и если вы будете в нужде, обращайтесь ко мне, как к отцу.

Молодые супруги нагнулись, чтоб поцаловать ему колени, но он не допустил их до этого и проводил напутствуя добрыми словами. Проходя по зале, они не переставали восклицать:

– Какой благочестивый барин! какой щедрый вельможа!

Слуги, слыша эти слова, переглядывались, пожимая плечами; и один из них, самый смелый, пробормотал сквозь зубы:

– Видно дьявол превратился в капуцина!

– Счастливы! счастливы! заревел Франческо Ченчи, давая полную свободу своей скрываемой злобе: – и еще приходят говорят это мне прямо в глаза. Они это сделали нарочно, чтоб только мучить меня зрелищем своего счастья! Это самое ужасное оскорбление, какое я вынес когда либо! – Он с бешенством распахнул дверь и кликнул Марцио. В это время курат попался ему на глаза, но он бросил на него такой взгляд и таким тоном спросил его, что ему надо, что бедняк затрясся и начал было лепет что-то, но граф его не дослушал и ушел в кабинет сопровождаемый Марцио.

– Марцио, беги за Олимпием, догони его и приведи сюда, – ступай живей; если ты с ним скоро вернешься, получишь десять дукатов.

– Я вам дам знать! Вы мне кровавыми слезами заплатите за то, что смели объявить в глаза Франческу Ченчи, что вы счастливы.

Марцио вернулся с Олимпием и получил обещанную награду, после чего граф ему велел выйти.

– Что нового, эчеленца? спросил Олимпий, когда они остались одни.

– Еще маленькое дельцо. Ты знаешь столяра, что живет на Рипете? Тот самый, который выстроил дом на мои деньги?

– Тот парень, который ждал в зале? – Разумеется знаю и знаю, где живет; когда вы велели перестроить дом, я ходил смотреть его; хотел на самом месте угадать причину вашего благодеяния.

– А разве я не имею обыкновения делать добро? А то, что я теперь делаю для тебя – разве не благодеяние? Не прибавляй хоть неблагодарности ко всех твоим грехам, потому что этот грех больше всех противен ангелу хранителю. – Завтра ночью…

– Я не могу, я уже условился с герцогом… Разве вы не поймите?

– Я извиню тебя перед герцогом…

– Нет, уж увольте, я из уважения к моему ремеслу не могу отказаться…

– Я устрою так, что он сам уволит тебя…

– О! тогда другое дело.

– Тогда завтра ночью, ты заберись как-знаешь в лавку столяра; собери в кучу все вещи и все дерево, какое там найдешь: подожги все это, запри лавку снаружи и уходи. За это доброе дело ты получишь сто дукатов. Служи мне верно, и я скоро обогащу тебя. И вправду, как мне лучше употребить свои деньги? Ты сам с этим согласишься. Уходи через сад, да смотри, чтоб тебя никто не видал.

Олимпий повиновался.

Франческо Ченчи, оставшись наедине, начал потирать руки от удовольствия и произносить отрывистые фразы.

– Вот праздник сегодня. Это называется жить! Затеяно отцеубийство; подготовлено похищение и пожар, и злодеям сделана измена… Покуда я живу на этом свете, дьявол может отоправиться на отдых… Я противуположность Тита: тот вздыхал, когда проходил день и он не сделал ни одного доброго дела; а я выхожу из себя, если не сделал десятка два злых дев. Тит – шарлатан человечества! иезуит язычества! Это подтвердят Иудея и пожары, потушенные потоками человеческой крови; а толпы распятых, для которых не доставало крестов, а одиннадцать тысяч невольников умерших с голоду, а тысячи людей брошенных на растерзание диким зверям за то, что мужественно защищали родину. Ничтожный человек, не умевший ни любить, ни ненавидеть: ты плакал дозволив убийство полутора миллиона людей, и плача допустил вырвать из твоих объятий прекрасную Веронику. Домициан, брат твой, был вылит не из такого металла: у него было железное сердце, чело из бронзы: это был величавый образ короля. Молния не разбивает подобных полубогов; коснувшись до них, она их только освещает. К чему и жизнь, если потомство не будет дрожать при вашем имени, и трепетать, чтоб ни слова не поднялись из наших гробов? Я поклоняюсь силе. Все ложь, кроме силы: она раскаленным железом кладет свое клеймо на чело поколений…