Николай Гоголь - Петербургские повести

Автор рассказывает, что у благочестивого живописца, написавшего странный портрет с живыми глазами вдруг без всякой причины переменился характер: он стал тщеславен и завистлив. Но такие же необъяснимые на первый взгляд факты случаются в жизни повседневно. «Там честный, трезвый человек делался пьяницей, там купеческий приказчик обворовал своего хозяина; там извозчик, возивший несколько лет честно, за грош зарезал седока». Вскоре после Гоголя и Достоевский будет изображать подобные будничные, распространенные факты как чрезвычайные, необыкновенные. Там, где нет видимых причин для происходящих на глазах превращений, – там бессильно простое наблюдение и описание.

Гоголя как писателя отличает особая ответственность перед читателем. Он считал, что «обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку. Беда произносить его писателю… когда не пришла еще в стройность его собственная душа: из него такое выйдет слово, которое всем опротивеет. И тогда с самым чистейшим желаньем добра можно произвести зло». Осознание ответственности художника за слово и за все им написанное пришло к Гоголю очень рано. В повести «Портрет» (в редакции 1835 года) старый монах делится с сыном своим религиозным опытом: «Дивись, сын мой, ужасному могуществу беса. Он во все силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника». В книге «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголь сказал, чем должно быть, по его мнению, искусство. Назначение его – служить «незримой ступенью к христианству». По Гоголю, литература должна выполнять ту же задачу, что и сочинения духовных писателей, – просвещать душу, вести ее к совершенству. В этом для него – единственное оправдание искусства. И чем выше становился его взгляд на искусство, тем требовательнее он относился к себе как к писателю.

В «Портрете» можно найти отражение духовной жизни Гоголя. Художник, создавший портрет ростовщика, решает уйти из мира и становится монахом. Приуготовив себя в монастыре подвижнической жизнью отшельника, он возвращается к творчеству и создает картину, которая поражала всех видевших ее как бы исходящей из нее высокой духовностью. В конце повести монах-художник наставляет сына: «Спасай чистоту души своей. Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою. Другому простится многое, но ему не простится».

Здесь Гоголь как бы наметил программу своей жизни. В середине 1840-х годов у него появилось намерение оставить литературное поприще и уйти в монастырь. Но эти монашеские устремления (которые не были секретом для школьных приятелей Гоголя), по всей видимости, не предполагали окончательного отказа от творчества, но как бы подразумевали возвращение к нему в новом качестве. Путь к большому искусству, полагал Гоголь, лежит через духовный подвиг художника. Нужно на время умереть для мира, чтобы пересоздаться внутренне, а затем вернуться в мир, то есть к творчеству.

«Шинель» – последняя из написанных Гоголем повестей – создавалась одновременно с первым томом «Мертвых душ». История Акакия Акакиевича Башмачкина, «вечного титулярного советника», – это история гибели маленького человека. В департаменте к нему относились без всякого уважения и даже на него не глядели, когда давали что-нибудь переписывать. Ревностное исполнение героем своих обязанностей – переписывание казенных бумаг – единственный интерес и смысл его жизни. Убожество и робость бедного чиновника выражаются в его косноязычной речи. В разговоре он, начавши, не оканчивал фразы: «Это, право, совершенно того…» – а потом уже и ничего не было, и сам он позабывал, думая, что все уже выговорил». Несмотря на свое униженное положение, Акакий Акакиевич вполне доволен своим жребием. В истории с шинелью он переживает своего рода озарение. Шинель сделалась его «идеальной целью», согрела, наполнила его существование. Голодая, чтобы скопить деньги на ее шитье, он «питался духовно, неся в мыслях своих идею будущей шинели». Герой даже сделался тверже характером, в голове его мелькали дерзкие, отважные мысли – «не положить ли, точно, куницу на воротник?».

Столкнувшись с вопиющим равнодушием жизни в виде «значительного лица», испытав душевное потрясение, Башмачкин заболевает и умирает. В предсмертном бреду он произносит никогда не слыханные от него страшные богохульные речи. И здесь мысли его вертелись вокруг той же шинели. Когда же он умер, то «Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто бы в нем его и никогда не было. Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное…». Только через несколько дней в департаменте узнали, что Башмачкин умер, да и то только потому, что пустовало его место.