Вера Желиховская - Сон в руку

– Например?

– Да например хоть малейшим, сколько-нибудь убедительным признаком действительности существования в Америке брата моей бабушки Коловницыной. Тогда, явилась бы полная возможность верить и тому, что у него остались дети!.. А то ведь вся семья была убеждена, что grand-oncle просто погиб в океане или в плену у каких-нибудь дикарей…

– Оно почти так и было! – прервал меня гость наш. – Князь Павел имел обыкновение заплывать очень далеко и любил охотиться. Раз, во время штиля, они должны были простоять несколько дней у какого-то, малоизвестного островка Океании, где все пассажиры и моряки только и развлекались охотой да купаньем, – и тут-то пропал Рамзаев. Все на корабле сочли его утонувшим, а дело было так: он забрёл внутрь острова, охотясь, сломал себе ногу и пролежал разбитый, в беспамятстве, вероятно, несколько дней. Дать знать о себе он не мог; экипаж его напрасно разыскивал, и наконец моряки ушли, в полной уверенности, что он погиб. Он и остался в пренесчастном положении, пленником дикарей-островитян…

– Как это они его ещё не съели? Хорошо, что не к людоедам попал! – посмеивался Юрий.

Но я нашла его иронию неуместною и продолжала расспрашивать Торбенко:

– Как же он выбрался от них? Как попал в Америку?

– Да нескоро. Не ранее нескольких лет удалось ему попасть на какое-то судёнышко, плывшее в английские владения, в Австралию. Оттуда уж его подобрали англичане, и очутился он в Соединённых Штатах… Не забудьте, что ведь это происходило более полувека тому назад, когда не только что о телеграфах, а даже и о паровых-то сообщениях не ведали!.. Что мудрёного, если письма пропадали?.. Ещё то возьмите во внимание, что князь Павел не сидел в Вашингтоне или Нью-Йорке, а забрался в такую глушь, где плуг и колесо бывали в редкость. А о сообщении с Европой и помышлять, в те времена, нельзя было.

– Да какая же крайность его погнала в такие трущобы?

– А самая наикрайняя-с! Голод, вот что-с. Там титул титулом, а есть-то всем равно каждый день надо. Да-с!.. Вот этот самый голод и погнал, верно, дедушку вашего туда, где пока до наследства и без денег можно было сытому быть. А раз попав туда и вырваться стало трудно… Там князь и женился, и умер, после тяжкой, говорят, и долгой болезни… Восьмилетний сын никогда его не видал здоровым.

– Однако же сын этот должен же быть крещён и где-нибудь записан? – спросил мой муж. – Были же и в тех американских саваннах, или пампах, какие-нибудь метрики и приходские книги.

– Захотели!.. Там и церкви-то никакой ближе тысячи вёрст, тогда, может, не было… А если и было какое свидетельство, так и то погибло в пожаре, как я вам докладывал.

– Очень жаль-с! Очень грустно – для вдовы и дочери князя Петра! – иронически произнёс муж мой, вставая, как человек решившийся прекратить ни к чему не ведущее объяснение. – Во всяком случае прошу вас покорнейше заявить княгине и княжне моё непременное желание передать им сполна всё наследие прадеда, как только их прямое происхождение от князя Павла будет несомненно доказано. Жена моя и я готовы и обязуемся исполнить эту волю покойного прадеда, даже в том случае, если бы ей прошёл законный срок, – назначенное им пятидесятилетие. Даже и тогда. И своих наследников мы обяжем к тому же… Но опять-таки не иначе, как по представлении несомненных доказательств уж если не законного брака, то хоть какого бы то ни было, – законного или беззаконного, лишь бы действительного рождения вашего мифического князя Петра и его потомства!.. А затем-с, не угодно ли вам будет откушать нашего простывшего постного обеда?.. Я думаю, щи успели превратиться в холодный винегрет. Как ты думаешь, Лена?

Нечего и говорить, что посетителю нашему, после такого заявления, оставалось только поспешно откланяться, извинившись, что продержал нас голодными.

Пожимая мне с горячностью руку, Торбенко объявил, что надеется на меня, и вышел, разумеется, не особенно довольный, из нашего дома.

Нельзя сказать, чтоб и мой супруг блистал кротостью расположения духа в этот памятный нам сочельник. Досталось всем! В особенности лакею и повару, допустившим кушанья простыть или пережариться… Я молча предоставляла гневу его изливаться; да по правде сказать и мало слышала, что вокруг нас делалось. Я вся была поглощена только что слышанным: возможностью существования наших американских родственников, прямых наследников угасшего в России рода князей Рамзаевых.

Воспоминание об исчезновении единственного сына прадеда, Павла Петровича, давно обратилось в семейную легенду нашего дома. Бабушка моя, Коловницына, наследовавшая всё состояние Рамзаевых, передавала сыну (моему отцу), что несмотря на деятельные розыски брата отцом её, на все его письма и публикации никогда не было ответа. В ней и сомнения не оставалось в смерти князя Павла и в том, что капитал, «на всякий случай» отложенный прадедом моим, со временем перейдёт к её прямым наследникам, детям её единственного сына.