Николай Бестужев - Известие о разбившемся российском бриге Фальке в Финском заливе…

«Военный бриг Фальк, нагруженный мукою, отправился 25 числа сентября из Кронштадта в Свеаборг под управлением лейтенанта Щочкина 1-го, с мичманами Моховым, Абрютиными 2 и 3-м, вышесказанным комиссаром Богдановым, штурманом Калашниковым, 35 человеками команды с пассажиркою, нежилою женщиною с 12-летним ее сыном. Вышед из Кронштадта с благополучным ветром, вскоре получили противный. Дувшие беспрерывно западные ветры заставляли сей бриг несколько раз спускаться в разные места и останавливаться там на якоре. Дважды он стоял за Гогландом, дважды в Бьорке, раз за Сескаром и раз за мысом Стирсуденом. К сему последнему подошли они 12 или 13 сего месяца. Лейтенант Щочкин, желая со назначению попасть скорее в Свеаборг, я выполнить по всей мере долг свой, никак не хотел идти назад в Кронштадт, рассчитывая, что с первым, хотя немного благоприятным ветром, он гораздо легче может сняться с якоря от Стирсудена, нежели из Кронштадта, из коего не при всяком ветре удобно выходить. В сем положении он стоял около 6 или 7 дней.

20 числа началась буря; в семь часов пополудни порыв северо-западного ветра, дувшего со снегом и морозом, столь был велик, что судно, стоявшее на одном якоре, потащило. Мичман Жохов, бывший на вахте, видя, что при достаточном количестве выпускаемого каната судно не перестает тащить, хотел бросить другой якорь на помощь первому, и для сего якорь сей, обыкновенно привязываемый горизонтально вдоль судового борта, был отвязан и оставлен вертикально в висячем положении, подвешенным на кокоре, кранбалкою называемой [1]».

Лейтенант Щочкин, о сем в ту же минуту уведомленный, вышед наверх, отменил было кидать другой якорь, но узнав, что оный висит уже на кранбалке, и зная опасность сего положения при качке, тотчас велел оный бросить.

Не напрасно было опасение Щочкина, вследствие коего он велел отдать якорь: обледеневшая веревка, на коей оный висел, не могла вскорости быть развязана; надлежало оную рубить и в еже время якорь, раскачиваемый жестоким волнением, ударяя беспрестанно одним из своих рогов в судно, пробил обшивку – и вода хлынула в большом количестве по всему трюму.

Спустить якорь на кранбалку, обрубить мерзлую веревку и в сие время получить от якорной лапы пролом, было дело одной минуты. Шкиперский помощник первый увидел течь и известил о том начальника. Все меры противу оной остались тщетными; наконец, после многих бесполезных усилий, решено было, отрубив якоря, спуститься прямо на Толбухинский маяк, видимый от Стирсудена, и стать там на мель, дабы по крайней мере можно было поблизости к берегу спасти людей. Отрубили канаты – распустили паруса – пошли; течь начала усиливаться – отчаяние овладело всеми. – Увещания начальника не действовали: близкая смерть и неизвестность, в состоянии ли будет судно дойти не затонув до маяка, сделала всех глухими к приказаниям. – Начали прощаться между собою; все побежали переменять на себе белье по старинному русскому обычаю [2]. Наконец вода в судне так распространилась, что переменявшие внизу белье, иные, не успев выскочить, остались там, другие выбежали в одних рубахах, и судно, не дошед саженей ста до маяка, село на дно, так однако ж, что вода не покрывала верха судна. Со всем тем, волнение было столь жестоко, что бриг начало сносить с мели. Щочкин, опасаясь, чтоб судно не затонуло на глубине, велел бросить остальной якорь и верп (или якорь меньшего разбора), дабы удержаться ими на мелком месте; велел срубить мачты, на коих незакрепленные паруса более и более сдвигали судно с места. Повторяемые удары о каменья отбили руль, и наконец нижняя часть судна начала разбиваться в щепы; бочки и прочие вещи выносило из люков или выходов наверх; судно погрузилось совсем, одна только задняя часть оставалась сверху воды. – Баркас или большое судно, стоявшее на верху палубы, мгновенно было оторвано стремившимися уже через верх волнами и, оными поднимаясь, перебило многих людей, собравшихся на корме. В сем положении во 100 саженях от маяка, вблизи возможного спасения, должны они были оставаться около двенадцати часов подверженными яростным волнам. Все гребные их суда и баркас оторвало прежде, нежели могли приступить к их употреблению; спасаться вплавь, значило ускорить свою смерть. – Никакого знака не можно было подать на маяк: пушки, порох были в воде; огня достать было невозможно; крик не помогал им; тщетны были все усилия, чтоб их услышали на маяке; рев волн, разбиваемых о каменья, маяк окружающие, и свист ветра в снасти телеграфа, при маяке стоящего, препятствовали им быть услышанными. Темнота осенней ночи, увеличиваемая снегом и светом самого маяка, препятствовали часовым с оного видеть на несколько саженей вдаль. Таким образом несчастные страдальцы принужденными нашлись из боязни быть снесенными волнами держаться друг за друга, оставаясь так без всякого движения, могшего их сколько-нибудь разогреть и избавить от холодной смерти. – С 9 часов вечера до самого рассвета оставались они в сем положении; – холод увеличивался почти до 5°; многие из них уже замерзли, многие снесены были волнами; – остальные едва дышали, оцепенев от холода. В исходе седьмого часа, лишь только можно было различать предметы, с маяка усмотрели несчастных и поспешили отправить небольшую лодку с семью человеками. Другого судна не можно было послать по чрезмерности волнения, о камни разбивающегося. Со всею предосторожностью, лодка опрокинулась на каменьях и семь человек вброд едва спаслись сами; однако ж поймав лодку и исправя оную по возможности, пустились опять. Часа два или более прошло дотоле, пока лодка могла добиться до судна, так что подъехав туда, нашли уже только двоих живыми, и то без всякого движения с едва заметными знаками жизни; прочие по одиночке умирали прежде, нежели могли дождаться спасения. Искав долго между мертвыми и не находя ни одного человека в живых, люди сии с великою трудностию возвратились на маяк, где подав возможную помощь двум несчастным, к исходу токмо дня привели их в состояние рассказать все обстоятельства сего пагубного случая.