Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени

Не далеко уйдешь, господинъ философъ, съ такими убѣжденіями! Скажется со временемъ желаемое тобой ничтожество, явится оно: но не въ томъ видѣ, въ какомъ ты его себѣ воображаешь. Источатъ черви бренное тѣло твое: но и оно не изчезнетъ обманчивымъ миражемъ. Разсѣявшись въ миріады атомовъ, оно до послѣдняго воскресенія своего станетъ проявляться въ другихъ твореніяхъ, полныхъ жизни, и не истлѣетъ до конца вѣка!.. Излетитъ изъ тѣла та невѣдомая сила, которую ты самъ же назвалъ душою, и по которой ты далъ себѣ право горделиво испытывать тайны. природы и возноситься мыслію выше звѣздъ небесныхъ, – излетитъ она, и не найдетъ стихій, могущихъ обратить ее въ ничтожество, ибо она чище, эфирнѣе всякой стихіи, сильнѣе всего сотвореннаго; а сильное слабому не поддается… Явится тебѣ, философъ, желаемое тобой ничтожество: но явится въ сознательномъ твоемъ отпаденіи отъ Того, Кто есть все, Кѣмъ все живетъ и внѣ Котораго ты точно ничто!..

Люди, люди! Чѣмъ вы играете и что бросаете на необъятную ставку вѣчности!.. Мысль цѣпенѣетъ отъ ужаса!..

Въ одно утро докторъ, постоянно навѣщавшій больную Marie, безпокойно замѣтилъ Пустовцеву, что положеніе его супруги очень ненадежно, и что не мѣшало бы пригласить такого-то и такого-то для общаго совѣщанія.

– Превосходно, отвѣчалъ Пустовцевъ, а позволите ли узнать, для какой это надобности?

– Для….

– Я вамъ помогу, перебилъ Пустовцевъ, – для того, чтобъ по формальному протоколу, утвержденному подписью нѣсколькихъ изъ вашей братіи, отправить ее въ елисейскія – такъ чтоль?

– Какъ вамъ угодно….

– Мнѣ угодно, чтобъ вы одни отправили ее туда, по всемъ правиламъ вашей премудрой медицины.

– Извините-съ, сказалъ обиженный докторъ, принимаясь за шляпу.

– Къ чему такая щекотливость? Полноте, сказалъ Пустовцевъ, удерживая доктора. Я такъ раздраженъ… самъ не понимаю, что говорю. Сядемте, да потолкуемъ, Пустовцевъ усѣлся въ кресло.

– Нуте-съ, скажите же, что вы тамъ находите въ моей Marie?

Докторъ, разсчитавъ, что чрезмѣрная амбиція можетъ лишить его порядочнаго куша, заработаннаго, но еще не полученнаго имъ, помѣстился насупротивъ Пустовцева.

– Плохо-съ, какъ я уже имѣлъ честь доложить вамъ. Въ эту ночь, какъ мнѣ кажется, васъ можно будетъ поздравить отцомъ: но сомнѣваюсь, чтобъ родилась дитя живое. Ваша супруга истощена до крайности, и разрѣшеніе будетъ послѣднимъ исходомъ ея силъ жизненныхъ-съ. Остановить за тѣмъ разрушительное дѣйствіе чахотки не предвидится никакой, такъ сказать, возможности.

Пустовцевъ, въ продолженіи этой тирады медленно открывавшій бумажникъ, досталъ оттуда радужный билетъ и подалъ его доктору.

– Благодарю васъ, докторъ, сказалъ онъ насмѣшливо, за ваши труды, а всего больше, за пособіе.

Добрый докторъ принялъ двумя пальцами депозитку, и вѣжливо откланялся Пустовцеву.

Въ самомъ дѣлѣ, въ эту же ночь Marie стала матерью: но не увидала она свѣтлыхъ глазокъ своего малютки. Плодъ преступной любви перешелъ изъ одной могилы въ другую…

Дыханіе смерти уже носилось надъ обезсилѣвшей матерью: но и тутъ едва могла она упросить своего Валеріана, чтобъ онъ позволилъ ей прибѣгнуть къ утѣшеніямъ религій. Долго отвѣчалъ онъ на усильные прозьбы жены своей мрачнымъ молчаніемъ, наконецъ согласился и велѣлъ позвать священника.

– Батюшка! сказалъ онъ, встрѣчая на порогѣ отца духовнаго. Жена моя хочетъ о чемъ-то говорить съ вами. Что слѣдуетъ заплатить вамъ за такой трудъ?

Оскорбленный служитель олтаря въ негодованіи отступилъ отъ Пустовцева. Онъ хотѣлъ отвѣчать что-то на такую дерзость, но потомъ какъ будто отдумалъ, поклонился и хотѣлъ выдти.

– Позвольте, сказалъ Пустовцевъ, вы, кажется, обидѣлись? Чтожь тутъ такого? Это вѣдь ремесло ваше. Съ меня же берутъ доктора за то, что приготовляютъ къ смерти.

– Я, милостивый государь, не приготовляю, а напутствую умирающихъ.

– Все одно! Перемѣна только въ слогѣ.

– Извините, что я васъ побезпокоилъ.

– Меня? Да вы вѣдь не ко мнѣ пожаловали.

– Знаю. Вамъ и не нужны наши утѣшенія. Дай только Богъ, чтобъ вы сами не потребовали ихъ когда нибудь поздо и безплодно!

– Постараюсь! дерзко и гордо отвѣтилъ Пустовцевъ.

– Батюшка, сказала горничная, подходя подъ благословеніе, – барыня васъ проситъ.

– Позволите? сказалъ священникъ.

– Сдѣлайте одолженіе! Однакожь не будьте на меня въ претензіи.

– Милостивый государь! еслибъ вы меня и болѣе оскорбили, я все таки не пошелъ бы теперь отъ васъ. Когда разятъ воина, на полѣ брани, онъ долженъ стоять: такъ и мы – недостойные служители олтаря Господня…