Артур Дойл - Короско

Кровь стучала в висках полковника Кочрейна с такой силой, что ему казалось, будто он слышит погоню и барабанный бой, и тучи кавалерии преследуют их караван со всех сторон. Этот лихорадочный бред постепенно превращался в мучительную галлюцинацию. Наконец восходящее солнце осветило всю громадную поверхность пустыни, на всем необъятном пространстве которой не колыхалось ни одного живого существа, кроме их каравана. С тяжелой грустью в сердце смотрели они на это пустое пространство, расстилавшееся от края до края неба, и последняя слабая искра надежды таяла так же, как таял прозрачный белый туман над пустыней.

Удручающее впечатление производила на дам разительная перемена, происшедшая за эту ночь в полковнике Кочрэне. Не говоря уже о том, что волосы его, заметно поседевшие в это время, теперь стали совсем седыми; такие же седые щетины безобразили его всегда гладко выбритый подбородок; глубокие морщины избороздили лицо, спина его согнулась дугой, все тело как будто разом сселось, только глаза по-прежнему смотрели зорко и гордо, свидетельствуя о том, что в этом расшатавшемся теле жил бодрый и гордый дух. Истощенный, измученный, ослабевший, он все еще старался подбадривать женщин, поддерживать их и советом, и добрым словом, старался сохранить покровительственный тон и постоянно посматривал назад все еще надеясь увидеть спасителей, которые не являлись.

Спустя час после восхода был сделан привал, и всех наделили пищей и водой. После привала караван тронулся уже обычным умеренным шагом к югу, вытянувшись длинной вереницей на протяжении четверти мили. Судя по той беспечности, с какою арабы теперь болтали между собой, и по тому порядку, в каком двигался караван, можно было сразу сказать, что они считали себя в безопасности. Вскоре они изменили направление пути и стали дер жать путь на юго-восток, из чего пленным стало ясно, что они намеревались после столь дальнего обхода вновь выйти к Нилу где-нибудь выше последних египетских передовых постов.

Теперь и самый характер местности стал видимо изменяться: вместо однообразной песчаной равнины повсюду вырастали фантастические черные скалы и утесы, среди которых, извиваясь, змеились ярко-оранжевые пески, словно излучистая река. Верблюды выступали один за другим, то ныряя между громадными валунами и утесами, то снова появляясь на мгновение на открытом месте между двумя утесами. Задние всадники могли только видеть длинные шеи и мерно покачивавшиеся головы верблюдов, словно то была вереница змей, извивавшихся среди черных скал. Все это так походило на сон, тем более что кругом не было ни звука, кроме мягкого шлепанья ног верблюдов и их тихого однообразного сопенья. Все молчали; жара начинала становиться томительной.

Мисс Адамс, которая совершенно окоченела за ночь, теперь, видимо, радовалась солнцу. Осмотревшись кругом, она потирала свои тощие старческие руки и отыскивала глазами племянницу.

– Сади, – проговорила она, – мне казалось ночью, будто ты плакала, и теперь я действительно вижу, что ты плакала. О чем?

– Я думала, тетя…

– Помни, дорогая, что мы всегда должны стараться думать о других, а не о себе!

– Я и думала не о себе, тетя!

– Обо мне, Сади, не беспокойся, не тревожь себя…

– Нет, тетя, я думала не о вас!

– Но ты о ком-нибудь особенно думала, да?

– Я думала о мистере Стефенсе, тетя! Какой он был славный, добрый и мужественный! Если подумать только, как он заботился о нас, как постоянно думал обо всем, даже в последние минуты, как он старался стянуть с себя куртку, несмотря на то, что ему мешали его бедные связанные руки. Ах, тетя, он для меня святой и герой, и останется им для меня навсегда!

– Да, но теперь его нет на свете, нет в живых.

– Я желала бы, если так, чтобы и меня не было на свете! – сказала Сади.

– Но ему от этого было бы не легче!

– Как знать, мне кажется, что тогда он был бы не так одинок! – сказала девушка и задумалась.

Некоторое время все четверо ехали молча. Вдруг полковник Кочрейн в ужасе схватился руками за голову, воскликнул:

– Боже правый! Я, кажется, теряю рассудок!

Это уже несколько раз в течение ночи начинало казаться его спутницам. Но с самого рассвета он был совершенно спокоен и разумен; они приписали это бреду, и вдруг странное восклицание его снова встревожило их.

Ласковыми словами дамы старались успокоить его, но полковник не унимался.

– Нет, нет, я положительно не в своем уме! Ну, как вы думаете, что я сейчас видел?