Хорхе Исаакс - Мария

– О, цветы, – сказал я, увидев в руках у Марии завернутые в платок цветы, которые утром она поставила в мою вазу. – Куда ты несешь их?

– В молельню, у меня сегодня не было времени поставить там свежие…

Я поблагодарил ее взглядом за чуткость, не позволившую ей оставить предназначенные мне цветы в комнате, где будет ночевать другой.

Однако посреди стола бросался в глаза букет лилий, который я принес днем с гор, и я протянул его Марии, сказав:

– Поставь на алтарь и эти лилии. Трансито дала их мне для тебя и просила передать, что приглашает тебя в посаженые матери на свою свадьбу. А так как все мы должны молиться за ее счастье…

– Да, да, – ответила Мария. – Так она хочет, чтобы я была посаженой матерью? – переспросила она, как бы советуясь с мамой.

– Что ж, это вполне естественно, – откликнулась мама.

– А у меня для нее есть очень красивое платье, как раз для такого дня! Обязательно расскажи ей, как я обрадовалась, узнав, что она выбрала нас… меня в посаженые матери.

Мои братья, Фелипе и младший, с восторгом приняли весть о том, что я буду ночевать в их комнате. Они устроились вместе на одной кровати, а вторую уступили мне: Мария прикрепила к ее пологу изображение скорбящей богоматери, которое обычно висело у меня в изголовье.

Мальчишки прочли молитву, стоя на коленях в постели, пожелали мне доброй ночи и заснули, вволю насмеявшись над собственным испугом при виде головы ягуара.

Этой ночью не только образ Марии витал надо мною, рядом спали два ангелочка: с первым лучом солнца она их разбудит, поцелует в щеки, причешет, поведет к фонтану и умоет своими нежными руками, белыми и благоуханными, как кастильские розы, сорванные для алтаря.

На заре меня разбудил шепот ребятишек, которые тщетно старались не нарушить мой сон. Дело было в том, что обрезав крылья пойманным за последние дни голубям, они засадили их в пустые сундуки, и голуби жалобно стонали, почуяв первые лучи солнца, заглянувшие в комнату сквозь щели жалюзи.

– Не открывай, – говорил Фелипе, – не открывай! Брат спит, а голуби поднимут шум.

– Но ведь Мария нас уже звала, – возразил младший.

– Ничего подобного. Я давным-давно проснулся, а она и не думала звать.

– Нет, звала. Я знаю, чего ты хочешь: выскочить первым и побежать к ручью, а потом скажешь, что только на твои удочки попалась рыба.

– Просто я не ленюсь и умею их хорошо забрасывать… – перебил его Фелипе.

– Подумаешь, какой труд! Это Хуан Анхель забрасывает их для тебя в самых хороших местах.

И он опять собрался выпустить голубей.

– Не открывай, – уже сердито прошипел Фелипе. – Подожди, сейчас посмотрю, не проснулся ли Эфраин.

И с этими словами он на цыпочках подошел к моей кровати.

Тут я схватил его за руку и сказал:

– Ах ты плут! Значит, ты отнимаешь рыбу у маленького.

Оба расхохотались и попросили рассудить их. Я уладил дело, обещав пойти вечером вместе с ними и проверить, как заброшены удочки. Поднявшись и предоставив ребятам загонять обратно голубей, бившихся у порога в поисках лазейки, я вышел в сад.

Лилии, альбаака и розы дарили ветерку свое нежное благоухание и радовались ласке первых лучей солнца, а оно уже поднималось над вершиной Морильоса, разгоняя золотистые и розовые тучки.

Проходя мимо окна Эммы, я услыхал ее болтовню с Марией, поминутно прерываемую смехом. Их голоса, особенно голос Марии с ее своеобразным произношением буквы «с», походили на воркование горлиц, проснувшихся в листве апельсиновых и земляничных деревьев.

Дон Херонимо и Карлос негромко беседовали, прогуливаясь по галерее перед своими комнатами, когда я перепрыгнул через ограду сада во двор.

– Ого! – воскликнул сеньор де M. – Поднимаетесь спозаранку, как хороший хозяин. А я-то думал, вы такой же соня, каким был ваш дружок, когда приехал из Боготы; правда, кто поживет со мной, быстро научится вставать на рассвете.

Он пустился в пространные разглагольствования о выгодах недолгого сна; впрочем, нетрудно было понять, что спать недолго означало именно спать долго, только ложиться пораньше. Он сам признался, что привык укладываться в семь или восемь вечера, но зато мигрени у него никогда не бывает.

Приход Браулио, за которым, выполняя мое вчерашнее поручение, еще на заре отправился Хуан Анхель, помешал нам выслушать конец речи сеньора де М.

Браулио привел с собой двух собак, в которых никто, кроме меня, слишком хорошо с ними знакомого, не признал бы героев вчерашней охоты. Майо, взглянув на них, заворчал и спрятался у меня за спиной, не в силах победить свое отвращение: его белая, все еще пышная шерсть, висячие уши и гордый взгляд придавали ему весьма аристократический вид, особенно по сравнению с невзрачными собачонками горца.