Павел Анненков: Деловой роман в нашей литературе. «Тысяча душ», роман А. Писемского

Однако посмотрим, что дает нам, в сущности, роман, построенный на этом основании и притом с такой расточительностью таланта, с таким обилием средств, находившихся в руках художника и знатока дела, которому в искусстве крепко держать бразды всех событий рассказа и направлять их прямо к одной определенной цели, может быть, и нет равного в литературе нашей. Он дает нам в простом и, можно сказать, голом виде историю честолюбца, пробивающего себе дорогу, – именно Калиновича, и этот характер тлетворно действует на всю постройку произведения, как старательно и искусно ни сложена она. Узел происшествий, по-видимому, крепко и ловко затянутый автором, рвется тотчас с приближением героя. Оно и понятно: герой стремится на первый план, где ему заранее указано место, и по необходимости все должно сторониться перед ним – сперва любовница, Настенька, потом жена, Полина (эта, Бог знает, почему), потом влюбленный барон, располагающий местами, потом хитрый, опытный князь, а наконец весь провинциальный город и целая область. Какая «интрига», какое содержание, как бы богато оно ни было, выдержат напор человека, которому определено стоять на высоком пьедестале coute qui coute [1], потому что без этого все пропало – мысль произведения и оно само. Как триумфатор расхаживает герой вдоль и поперек всей завязки романа, которую автор старается всеми силами спасти из-под ног этого нечистого духа, им же самим вызванного: ходом романа уже владеет не автор, не внутренняя необходимость жизни, а этот человек. Автор у него в руках и принужден употреблять в действие всю силу ума и таланта, чтобы приличным образом, с наружным видом самостоятельности следовать за ним по пятам. Это тираническое обращение с жизнью, со всеми окружающими, герой Калинович приобрел совсем не тогда, когда, продав себя богатой и влиятельной невесте, купил право неприкосновенности для себя и своеволия над другими, а гораздо ранее. Он приобрел его еще до начала самого романа, именно тогда, когда автор решился сделать в фантазии своей уступку ложному блеску и поставить Калиновича с идеей, им выражаемой, не в ряду всей другой жизни как одну из ее подробностей, а в центре жизни как рычаг и начало ее. Калинович скоро высвободился от повиновения обыкновенным ее законам.

Отличительное качество романа, где гражданское дело составляет главную пружину события, есть некоторого рода сухость. Он способен возбуждать самые разнородные ощущения, кроме одного – чувства поэзии. Негодование, смех, благородные стремления к высшей нравственной идее, сострадание, ужас, – все эти и множество других психических ощущений легко пробуждаются в человеке деловым романом, но до поэзии и поэтического обаяния достигает он редко. Этого также вполне нельзя сказать о произведении нашего автора, но и у него поэзия обнаруживается только по закраинам романа, в каком-нибудь Годневе, в какой-нибудь Пелагее Евграфовне, заявляющей свою беспредельную благодарность к семейству Годневых особенным манером, – в мрачном капитане, страдающем за других молчаливо, но выразительно, – наконец, в пьяном Экзархатове и проч.; но она бледнеет и пропадает в центре, на первом плане, где беспредельно господствует в образе Калиновича одно гражданское дело. Краски жизни, игра ее и живописные мотивы бегут от него, как легко понять, в дальние углы романа и, притаившись там, робко горят в чаше переплетающихся событий, как светящиеся червячки в зелени. Перед глазами читателя прямо расстилается одна бесплодная, сухая степь, где, поднимая едкую пыль, свирепо сталкиваются животные страсти человека – корысть, злоба, эгоистический расчет: таково неизбежное условие всякого романа, занимающегося судьбой делового человека, а не жизненной историей, которую он должен болезненно возмутить или расстроить окончательно. «Что ж за беда? – скажут нам. – Лишь бы вышла поучительная картина, лишь бы открыл нам автор глаза на болезнь общества и способствовал к отысканию лекарства от недуга! Нет, или очень мало поэзии в главных событиях – ну, и Бог с ней! Она еще, пожалуй, перепортила бы все дело, лишив его необходимой яркости, разделив внимание читателя и ослабив впечатление». Расчет основательный, но от него уже недалеко и до заключения, что чем грубее средства, тем сильней и успешней они действуют…

На деле, однако ж, то есть в сфере свободного создания, существуют другого рода соображения. Приведем, например, одну чрезвычайно замечательную черту, которая почти неизменно повторяется всеми лучшими, так называемыми социальными романами, когда они построены на частном интересе и не подчинились рабски философским или политическим теориям. Через всю, часто весьма сложную постройку их проходит одно существо (мужчина или женщина – все равно), исполненное достоинства и обладающее замечательною силой нравственного влияния. Роль подобного благородного существа постоянно одна и та же: оно везде становится посреди столкновений двух различных миров, представляемых романом, – мира отвлеченных требований общества и мира действительных потребностей человека, умеряя присутствием своим энергию их ошибок, обезоруживая победителя, утешая и подкрепляя побежденных. Нам пришлось бы перечислить множество героев и героинь лучших романов Диккенса, Жорж Санда и других, если бы мы хотели подтвердить примерами справедливость нашего замечания. Все эти избранные существа возникали в фантазии авторов из потребности указать чувству читателя искупительную жертву несправедливости и ободрить его при торжестве неразумных, темных или порочных начал.