Павел Анненков: Русская современная история в романе И.С. Тургенева «Дым»

Он так приучил читателей к тонким чертам, мягким очеркам, к лукавой и веселой шутке, когда ему приходилось смеяться над людьми, к изящному выбору подробностей, когда он рисовал их нравственную пустоту, что многие не узнали любимого своего автора в нынешнем сатирике и писателе, высказывающем все свои впечатления прямо и начистоту. Некоторые даже спрашивали: что с ним сделалось? – С ним ничего не сделалось, кроме того, что на него снизошла минута, часто являющаяся в жизни замечательных общественных деятелей, когда потребность быть искренним и откровенным превозмогает у них все другие соображения. Такие минуты хорошо знакомы были Пушкину, Гоголю, Руссо, Гёте и многим другим писателям, и приход их обыкновенно совпадает еще с каким-либо более или менее важным событием внутренней жизни тех лиц. Относительно Тургенева следует прибавить, что к такой внутренней, субъективной правдивости мысли и речи призывало уже его, кроме многого другого, и самое положение дел и умов в России. Никогда еще, может быть, не чувствовалась у нас так полно и сознательно крайняя необходимость для каждого человека, уважающего свое дело и призвание, занять то самое место, которое, в ряду других, он должен занять. Тургенев только подчинился условиям своего времени, когда выбрал себе «место», обнаруживающее его нравственные влечения, и сделал притом свой выбор прямо, откровенно, без наглости вызова и без низости лицемерных оговорок. То, что некоторые расположены считать у него непривычным и отчасти непристойным хлопаньем сатирического бича, есть не более, как его расчет с своим прошлым; то, что иным кажется нападками, личностями, даже пасквилями, есть не более, как старая, давно сделанная поверка зрелища, которого он долго сам был свидетелем.

Тургенев в новом романе сводит правдивый итог впечатлений за последнее время своей многосторонней жизни, и мы думаем, что после этой работы образ его нисколько не уступит в нравственном значении тому симпатическому образу, который сложился в большинстве публики на основании прежних его произведений. Если вспомнить, что в некоторых случаях он отступился, ради истины, от обычных художнических приемов своих, на успех которых всегда мог положиться, то уважение наше к новому проявлению его деятельности должно еще увеличиться. Единственно из потребности выразить вполне свое мнение решился он осветить яркими, скажем, багровыми полосами света, грубо и прямо кинутыми на уродливую сторону выводимых лиц, – некоторые сцены своего романа, которые мог бы легко окаймит полупрозрачной атмосферой, поглощающей добрую часть настоящего выражения физиономии. Свидетелями его новой «манеры» остаются знаменитая сцена пикника на террасе Баденского замка, вечер у Ратмировой, заседание у Губарева и проч. Все это написано им непосредственно с натуры, как случалось ему писать прежде только в виде исключения. Он понасиловал обычные свойства своего таланта для того, чтоб сознательно не упустить резкие черты жизненной правды, как она ему представилась. Критика ли, общество ли не заметят этого явления?

Но искренности еще мало для писателя. Это не такой флаг, который во всяком случае покрывал бы товар или упрочивал ему верный сбыт. Как ни почтенно это качество само по себе, все его нравственное значение зависит от того, что оно служит проводником. Достоинство и важность содержания – вот что требуется еще от искренности. Посмотрим же, что говорит нам у Тургенева поэтическая завязка романа, обработанная везде, где являются человеческие сердца, человеческие страсти и душевная борьба, совершенно иначе, чем полемическая сторона повести, а именно – с неимоверной тониной анализа, с жаром и вниманием юношеского пера, и что говорит само созерцание романа, представителем которого служит второстепенное лицо, некто Потугин, играющий тут роль древнего хора и, подобно ему, ведущий речь отчасти за себя, весьма часто за автора и постоянно, неуклонно за литературную партию, олицетворением которой он и должен считаться?

Потугин – представитель известного созерцания, Потугин – олицетворение литературной партии! Да как же это может статься? Посмотрите – есть ли в нем что-либо отвечающее понятию о главе и руководителе школы или какого-либо распространенного учения? Где же у него величие представителя; самоуверенность наставника, всеми признанного, наслаждение самим собой, как это бывает у людей, вознесенных над собратами? Разве мы не видим, что это робкий, сосредоточенный в себе полусеминарист, полуразночинец, который большею частью скромно молчит, а вступая в разговор с другими, страшно конфузится при начале? Нам знакома отчасти и его жизнь. Он дозволил себе однажды поползновение – правда, также робко, застенчиво, как все, что он делает, – возвести из низменной сферы, где он влачит свое существование, молящие глаза кверху и поместить самое глубокое чувство своего сердца на голову высоко стоявшей над ним женщины. Что же вышло? Он платится за одно это поползновение годами покорных и неоцененных услуг, целым рядом безропотных, молчаливых и нескончаемых жертв. Какой же представитель, что в нем напоминает «вождя оппозиции» или «премьера» господствующей партии, и как мог Тургенев именно в уста подобного человека сложить все самые меткие, бойкие, горячие сатирические выходки, часть которых, может быть, и не износится никогда пациентами, их вызвавшими?

Читать дальше