Array Литагент «Седьмая книга» - Жар-Цвет

Дебрянский болел уже неделю, с той ночи, как привязалась к нему лихорадка. Он каждый день показывался на даче у Вучичей, но все на короткие сроки. После получасового разговора он ослабевал, мысли становились тяжелые, начинался шум в ушах, тело будто облегал каучуковый панцирь или корсет, появлялось ощущение давящего обруча вокруг головы… В воскресенье он вовсе не пришел к Вучичам, а вместо него приехал с извинением Гичовский – смущенный, расстроенный, заметно с заднею мыслью на уме и во взгляде, скользящем, беспокойном и ищущем.

– Мой друг совсем расхворался… Я пригласил к нему мистера Моллока, – сказал он.

– Что с ним? – встревожился Вучич.

– Да преудивительная вещь: Моллок определил, во-первых, острое неврастеническое состояние – ну, в этом ничего особенного нет, и раньше бывало, – но причиною-то тому, представьте, он полагает – ну, как бы вы думали, что?! Нашел у Дебрянского все признаки жесточайшей малярии…

– Малярия на острове Корфу? Полно, граф, вы шутите! Откуда здесь быть малярии: камень и вода – вот и весь Корфу. Малярия бывает только там, где почва отравлена болотом, гнилою водою.

– А вот подите же… Моллок руками развел: первый случай за всю его корфиотскую практику.

– Что же он рекомендует?

– Сесть на пароход и ехать в Монако.

– Это зачем?

– Современная медицина знает только два места во всей Европе, где малярия проходит без лечения, сама собой: Ханге в Финляндии и Монако. О Финляндии Алексей Леонидович не хочет и слышать: у него безотчетное отвращение к северу. Значит, надо ехать в Монако.

– Боже мой! Вот уж истина, что радость не бывает без печалей… Как же быть теперь со свадьбой?

– Дебрянский думает, что если вы и Зоица согласны, то лучше всего будет обвенчаться немедленно, затем соединить полезное с приятным: и свадебную поездку совершить, и малярию путешествием уничтожить…

– Что же? Я нахожу это решение благоразумным. К свадьбе мы готовы. Не знаю, что скажет Зоица.

Позвали Зоицу. Узнав о болезни жениха, она перепугалась еще больше, чем можно было ожидать.

– Малярия? Но ее никогда здесь не бывало! – вскричала она вопросительно, устремляя сверкающий взгляд на Лалу, которая ее сопровождала. Лала спокойно выдержала этот взгляд и пожала плечами. Лицо у не было угрюмое, постаревшее, между бровями лежала тяжелая жирная складка… Когда Лала услыхала о непременном намерении Дебрянского немедленно венчаться, по хмурым чертам ее скользнула презрительная улыбка, никем не замеченная, кроме графа Валерия. Он, как только Лала вошла, впился в нее любопытными глазами и следил за нею, как сыщик… Она заметила это внимание, взмахнула на графа тяжелыми ресницами и несколько секунд держала его под суровым взором.

– Тебе-то чего еще надо? Ты-то куда лезешь? – безмолвно спрашивала она.

Гичовский уличил минуту, чтобы подойти к ней.

– Лала, я хотел бы поговорить с вами…

Лала кивнула головой и вышла. Гичовский последовал за нею.

– Хотите в сад или пойдем ко мне? – предложила Лала.

– Нет, уж лучше в сад, – сказал Гичовский, – у меня к вам есть секрет, а из вашей комнаты все слышно на террасе.

Лала быстро взглянула ему в глаза и нахмурилась еще больше.

– Вот как! Я не замечала.

– А я замечал, – значительно повторил Гичовский. Лала побледнела. Верхняя губа ее задрожала под усиками.

– Что прикажете? – спросила она, усаживаясь в олеандровой тени. – Говорите смело. Здесь нас никто не услышит, кроме синего моря.

Глаза ее были теперь спокойны, а голос звучал ровно и почти небрежно.

Гичовский взял ее за руку и прямо в глаза ей устремил пристальный взгляд своих ярких коричневых глаз. Лала улыбнулась с шутливым превосходством.

– Если вы намерены меня магнетизировать – не советую, – сказала она, – я сильнее вас, и вы заснете первый…

Но граф на шутку ее даже не улыбнулся.

– Лала, – серьезно сказал он, – Дебрянский очень трудно болен.

– Да, я слышала: малярия, – равнодушно возразила она.

– Лала, – голос графа звучал еще строже, – малярии на Корфу не бывает.

– Что же с ним в таком случае?

– Я предполагаю, что он отравлен. Лала отшатнулась.

– Позвольте, граф… вы шутите…

– Мне, право не до шуток, Лала. Я не хотел говорить старику. Моллок объявил Дебрянского почти безнадежным. Если болезнь пойдет тем же быстрым маршем, он дает больному две недели срока покончить свои жизненные расчеты: его съест последовательное истощение. И такой исход Моллок считает еще счастливым, потому что он боится, что перед смертью Дебрянскому суждено испытать ужасное бедствие… На своей родине он страдал нервною болезнью. Ну, теперь она, по-видимому, возвратилась… Моллок опасается за его рассудок…