Камиль Лемонье - Самец

Он восхищался движениями крупной фигуры Жермены в теплой вечерней мгле. По временам она выпрямлялась и, уперев руки в бока, стояла усталая, освежаясь под порывом ветра и щуря от солнца глаза.

Однажды он крикнул по-совиному, чтобы она повернула голову в его сторону. Она заметила оживление в деревьях леса и, угадывая, что он находился там, помахала рукою над своей головой. Тогда он стал ржать дробным ржанием жеребят.

«Какой он смешной», – подумала она.

Когда солнце показывало на небе четыре часа, женщины вернулись на ферму без нее. Ей не хотелось есть: она предпочла продолжать посадку картофеля. Работа не спорилась. Было еще и другое основание остаться в поле. Женщины ушли.

Ищи-Свищи спустился со своего дерева. В несколько шагов он был возле нее.

– Это ты?

– Да.

– Что ты делал на дереве?

– Ничего.

– Ну да…

– Что?

– Ты глядел на меня, вот что!

Он тряхнул головой.

– Да, это правда.

Она смерила его странной улыбкой и сказала:

– Бездельник ты! Хороша твоя работа! Ничего не делать целый день и только подсматривать за девушками.

Он искал подходящего ответа.

– Я, – промолвил он, – за ночь наработаю столько, что могу ничего не делать три дня. Да и нравится мне смотреть на тебя. Я это люблю больше, чем наминать себе ноги.

Она ему сказала, что любила бегать по лесу, когда была молода, но это приходилось ей довольно редко, так как против этого был ее первый отец. И вдруг на ее лицо набежала веселость.

– Ах, да, я тебе не сказала: мой отец был лесничим.

Он подумал, что она над ним смеется. Тогда она ему рассказала, что мать ее вышла замуж за фермера Гюлотта. Лучшая пора ее жизни протекла на ферме. Совсем маленькой она не была счастлива, – не потому, что ее отец был не хорош с ней, нет, но у него было всегда немного мрачное настроение, как у людей, живущих в лесах. И, сказав это, она бросила на него взгляд, приглашая его говорить.

– О, я, – промолвил он, – я добр и мягок, как хлеб. Я и не знаю вовсе, что значит сделать кому-нибудь зло.

Он хвастался, пускаясь в непомерное восхваление своего характера. И он прибавил, что та, которая его возьмет, ясно увидит это. Затем, когда Ищи-Свищи оправился от удивления, узнав, что она – дочь Мокора, тогда как думал, что она плоть и кровь Гюлотта, он принялся смеяться мелким и глухим смешком.

– Вот тебе и раз. Вот так история! Если бы отец твой был в живых, я, может, стал бы в него стрелять.

Она выпрямилась, уязвленная его отношением к дорогому ее памяти отцу.

– Это был человек настоящий, да, – твердо произнесла она. – Он раздавил бы тебя, как падаль.

– Очень просто, – ответил он, поняв, что зашел слишком далеко, и стал говорить о другом.

Начался разговор о деревенских праздниках. Он спросил ее, любит ли она танцы, и так как она ответила да, он продолжал:

– Я – тоже. Во время танцев можно и скакать, и делать глупости, и целоваться. Мы будем целоваться. Мы будем целоваться? Ладно, Жермена?

– Почем знать!

Он приблизился к ней и, потянув ее за руки, изо всей силы чмокнул ее в щеку.

– Это делается таким манером, – сказал он, смеясь.

– А это вот так, – возразила Жермена, ответив ему широкой пощечиной.

Краска гнева залила ей щеки. Она рассердилась на него за то, что он оказался сильнее ее, овладев ею врасплох, иначе бы…

Он уставил на нее свои горящие серые глаза.

– Не хочешь ли повторить, Жермена? – сказал он.

Она не могла сдержать смеха.

– Нет, – возразила она, – а то все так бы и пошло без конца.

Приближались чьи-то голоса.

– Еще один только разок, – говорил Ищи-Свищи и шел на нее с раскрытыми объятиями и расширенными ноздрями.

– Попробуй, – воскликнула она, схватывая лопату.

Он отстранил сухим ударом руки лопату и прикоснулся губами к теплой коже Жермены.

– Сатана, негодяй, – крикнула, разозлившись и смеясь, Жермена.

И кинула в него лопатой, не задев его. Он побежал широкими шагами, согнувшись вдвое, с головой на высоте бедер, как преследуемые браконьеры. И из лесу пустил ей звонкое кукареку.

Женщины подходили.

Жермена глядела перед собой долго-долго, погруженная в мысли.

Как Жермена сказала Ищи-Свищи, она была дочерью лесничего Нарцисса Мокора, убитого молнией почти пятнадцать лет тому назад в лесу Дубняков.

Она провела первую часть своей жизни в печальной, строгой и чопорной сторожке в постоянной близости со своей матерью, женщиной, любившей порядок, которая еще по смерти Мокора была самой красивой женщиной в краю. Лесничий почти весь день проводил, охраняя государственные леса, а они оставались совершенно одни в этом домике, прилегавшем к лесу, следя сквозь спущенные занавески за колебанием деревьев, сиянием солнца и накрапывающим дождем.