Георг Брандес - Бальзак

К недостаткам формы у Бальзака нужно прибавить еще более крупный недостаток – бедность идеи. Его не могли вполне оценить при жизни, потому что он велик только как поэт; но в поэте привыкли видеть духовного вождя, а Бальзак не был им. Его непонимание великих религиозных и социальных идей века, которые так рано и с такою ясностью усвоили себе Виктор Гюго, Жорж Занд и многие другие, ослабляло впечатление, производимое великим талантом этого естествоиспытателя человеческого духа. Его политические и религиозные теории чисто-абсолютистического характера отталкивали всех. Сначала читатели только улыбались, когда романист, зараженный сенсуализмом и революционным духом, ссылался на доктринеров под белым знаменем, на Жозефа де-Местра и Бональда, но мало-помалу поняли, что он не уяснил себе этих вопросов.

Чувственная подкладка всего его существа и необыкновенно сильная фантазия привели его к мистицизму в деле науки и религии. Животный магнетизм, который уже в 1820 г. играх важную роль в литературе, как средство к объяснению психологических процессов, стал предметом его увлечений. В «La peau de chagrin», «Seraphita», «Louis Lambert» воля определяется как сила, подобная силе пара, – как жидкость, которая может изменять все, даже абсолютные законы природы. Несмотря на то, что Бальзак был человек нового закала, он был настолько романтик, что питал влечение к «тайным наукам».

И природа, и воспитание готовили его к разумному наслаждению жизнью. Но уже в молодых летах посвященный в тайны испорченного общества, возмущаясь против всякой беспорядочности, он искал узды для распущенного человечества и нашел ее в господствующей церкви. Вот отчего часто мы замечаем у Бальзака такое резкое противоречие между чувственными инстинктами и аскетическими стремлениями, в особенности когда он размышляет о взаимных отношениях обоих полов; благодаря этому-то контрасту его романы: «Le lys dans la vallée», считаемый им за образцовое произведение, «Les mémoires de deux jeunes mariées» – производят неприятное впечатление. Этим же объясняется и часто встречающееся у него противоречие между основными философскими взглядами и клерикальными тенденциями. В предисловии к полному собранию своих сочинений он объясняет, что человек сам по себе ни хорош, ни дурен, и что общество всегда делает его лучшим, – стало-быть бессознательно высказывается резко против основного учения церкви. Чрез несколько строк он превозносит католицизм, как «единственное учение, подавляющее порочные человеческие наклонности», и требует, чтобы воспитание были вверено духовенству. Мысль об испорченных наклонностях века довела его до того, что он смотрел на народ, на прислугу, на крестьян почти как на общих врагов всякого собственника и в таком духе изображал их. Заметьте его комические выходки против послов в «Cousine Bette» и типы крестьян в романе «Les paysans». Его коньком были нападки на демократов, на либералов, на обе палаты и на представительную форму правления вообще.

При всем его крупном и блестящем таланте ему кое-чего не хватало, для выражения чего у французов нет слова, но что немцы называют образованием (Bildung). Ему не доставало также спокойствия, необходимого для приобретения образования. Спокойствие никогда не имела его деятельная натура, не знавшая устали, постоянно витавшая в мире фантазии. Но он обладал тем, что для поэта важнее всякого образования – сильным талантом и любовью к истине. Кто стремится только к прекрасному, тот изображает только ствол и верхушку человеческого древа. Но он изображал человека со всеми корнями его бытия и для него было в особенности важно, чтобы сплетение корней, часть растения, скрытая в земле, от которой зависит жизнь целого, была раскрыта для зрителя во всей своей самобытности. Пробелы в его образовании не помешают потомству учиться у него.

См. Un grand homme de province à Paris

Только для пояснения моей мысли приведу один пример. Куртизанка Жозефа спрашивает у старого барона Гизо, истощенного развратом, одного из генералов Бонапарта, правда ли, что он убил своего дядю и брата, разорил всю фамилию и обманул правительство, чтоб исполнять каприз своей возлюбленной?

Le baron inclina tristement la tête. – Eh bien! J'aime cela! S'écria Josepha; qui же leva plein d'enthousiasme. C'est an brûlage général. C'est Sardanapale! C'est grand! C'est complet! On est une canaille maie on а du coeur! Eh bien! moi j'aime mieu an mange – tout passioné comme toi pour les femmes que ces froids banquiers sans âmes qu'on dit vertueux et qui ruinent des milliers de famille, avec leurs rails… Ça n'est pas comme toi, mon vieu tu es un homme à passions, on te ferait vendre ta patrie! Ainsi, vois tu, je suis prête à tout faire pour toi! Td es mon père, ta m'as lancé! c'est sacré. Que te faut-il? Yeux tu cent-mille francs? On s'ex terminera le tempérament pour te les gagnera.