Виссарион Белинский - Взгляд на русскую литературу 1846 года

Нам могут заметить, ссылаясь на собственные наши слова, что не Пушкин, а Крылов; но ведь Крылов был только баснописец-поэт, тогда как трудно было бы таким же образом одним словом определить, какой поэт был Пушкин. Поэзия Крылова – поэзия здравого смысла, житейской мудрости, и для нее, скорее, чем для всякой другой поэзии, можно было найти готовое содержание в русской жизни. Притом же самые лучшие, следовательно, самые народные басни свои Крылов написал уже в эпоху деятельности Пушкина и, следовательно, нового движения, которое последний дал русской поэзии.

Буржуазии. – Ред.

Человек я, и ничто человеческое не считаю себе чуждым. – Ред.

Нечего говорить о бесчисленных промахах; по мнению г. Григорьева, Арес (Марс) должно выговаривать Ар е с и пр.

Бога из машины. – Ред.

Рыцарь наживы. – Ред.

Бог из машины. – Ред.

Это произошло частию оттого, что множество замечательных беллетристических произведений, особенно повестей, должно б было появиться в прошлом году в одном огромном сборнике, предполагавшемся к изданию. Но, по случаю «Современника», литератор, предпринимавший издание огромного сборника, счел за лучшее оставить свое предприятие и передать «Современнику» собранные им статьи. {30}

Статье Белинского предшествовала статья официального редактора «Современника» А. В. Никитенко «О современном направлении русской литературы» (отд. II, стр. 53–74).

Белинский в частности имеет в виду К. Аксакова, который в своей магистерской диссертации «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка» (1846) столь противоречиво толковал о Ломоносове и Петре I.

См. примеч. 10.

В декабре 1847 года Белинский писал В. П. Боткину: «Для меня иностранная повесть должна быть слишком хороша, чтобы я мог читать ее без некоторого усилия, особенно вначале; и трудно вообразить такую гнусную русскую, которой бы я не мог осилить…, а будь повесть русская хоть сколько-нибудь хороша, главное сколько-нибудь дельна – я не читаю, а пожираю с жадностью собаки, истомленной голодом» («Письма», т. III, стр. 323–324).

Орган славянофилов – «Москвитянин».

Намек на статью М. П. Погодина в «Москвитянине» (1845, № 3, отдел «Смесь», назв. «За русскую старину», стр. 27–32). Та же мысль о смирении русского народа была высказана им в статье «Мнение иностранцев о России» («Москвитянин», 1845, № 4, стр. 4–48).

Намек на славянофилов и В. Майкова (см. вводную заметку).

Эти замечательные рассуждения показывают, что Белинский в период «Современника» не только ясно формулирует свои материалистические взгляды, но и полемически противопоставляет их идеализму. Обычно материализм Белинского трактуют как «фейербахианство». Но это не точно и не верно. Имя Фейербаха ни разу не упоминается в письмах и статьях Белинского. Правда, о Фейербахе говорится вскользь в письме В. П. Боткина к Белинскому от 22–23 марта 1842 года. Косвенные указания на знакомство Белинского с Фейербахом находятся также у мемуаристов Достоевского, Анненкова. Однако еще до 1842 года Белинский самостоятельно преодолел гегельянство и развернул его критику. Фейербах мог лишь укрепить Белинского на новых позициях.

Обследование «Современника» за 1847–1848 годы показывает, что материалистические высказывания Белинского перекликаются с аналогичными высказываниями других авторов статей и рецензий в журнале. Основным вопросом в этих статьях является вопрос об «идеализме» и «эмпиризме», который незадолго перед этим так блестяще осветил А. И. Герцен в своих «Письмах об изучении природы». Брошенное в настоящей статье Белинским замечание по адресу дуалистов и идеалистов о том, что «Врачи… больше других уважают тело потому, что больше других знают: его», позднее было развито в одной анонимной рецензии «Современника», написанной на книгу М. Ф. К. Маркуса «Об отношениях медицины к государству», 1847 («Современник», 1847, т. III, № 6, отд. III, стр. 143–146). Белинский рассматривает объективный мир как единый процесс развития материи. Он писал: «Современная наука… химическим анализом хочет… проникнуть в таинственную лабораторию природы, а наблюдением над эмбрионом зародышей проследить физический процесс нравственного развития». Свою мысль Белинский уточнил в письме к В. П. Боткину от 17 февраля 1847 года: «Что действия, то есть деятельность ума есть результат деятельности мозговых органов, – в этом нет никакого сомнения; но кто же подсмотрел акт этих органов при деятельности нашего ума? Подсмотрят ли ее когда-нибудь?» Здесь Белинский заглядывал далеко вперед. «На эти волновавшие В. Г. Белинского сто лет назад вопросы, – говорит современный нам ученый, – наука лишь теперь может дать некоторые ответы» (X. С. Коштоянц, «Очерки по истории физиологии в России», изд. АН. СССР, М.-Л., 1946, стр. 141). Конечно, в области истории Белинский оставался еще идеалистом. Но он иногда подымался до правильного материалистического объяснения многих явлений истории, подчеркивая, скажем, роль материального бытия для формирования умственных и нравственных качеств человека, связь религии с политикой (например, в рецензии «Еврейские секты в России». «Современник», 1847, т. II, № IV, отд. III, стр. 123–125) и т. д. Во всяком случае Белинский понимал необходимость изгнания «чистого» умозрения из области истории и эстетики.