Иван Аксаков: Ответ г. Градовскому на его разбор «Записки» К. С. Аксакова

И не он один. И не со вчерашнего дня возник этот «культ формы», идет эта борьба внутреннего с внешним, свободы с необходимостью, духа с буквой!.. «Сущность так называемого славянофильского учения» и в частности «Записки» К. С. Аксакова вовсе не в «теории о бесформенности государства», а наоборот: с одной стороны, в признании государства именно внешнею только формою общежития, – именно внешним законом, внешнею силою; с другой, – в сопоставлении с государством внутренней жизни духа, высших начал, высших требований нравственной правды и свободы, заключенных в душе человеческой. Другими словами: отводится подобающее место Кесарю, но также и Богу; отводится место форме, букве, признается их необходимость и благотворность, но удерживается место и за тем, в чем источник содержания, влагаемого в форму и букву, то есть за духом; и не только удерживается место, но провозглашаются и ограждаются права духа от властительства формы и буквы, – того, что живит, от того, что мертвит. Ибо истинно евангельское слово: «Буква мертвит, дух животворит». Пожалуй, и тут некоторые, подражая г. Градовскому, воскликнут: «Вы отрицаете букву, вы проповедуете теорию о ненадобности букв, но ведь без букв никак невозможно, ничего не скажешь и не выразишь!» и т. д. С рассуждениями такой силы, полагаем, нет надобности и состязаться… Внешняя юридическая форма то же, что буква. По мнению лиц, осмеянных г. Градовским, государство само по себе не есть цель бытия, а только необходимое средство для достижения высшей предназначенной человечеству цели; поэтому и внешняя юридическая форма не есть еще воплощение истины, ни даже справедливости, вполне ее исчерпывающее, а только условное выражение части истины или справедливости, в применении к требованиям места и времени. Может быть, скажут, что во всем этом нового ничего нет. Нового, конечно, нет, а есть нечто вечное и мировое, предпоставленное всей исторической жизни народов.

Сказано: Кесарево – Кесареви, Божие – Богови. Пусть вообразят себе теперь, что Бог вычеркнут, отставлен, все бывшее Божьим стало Кесаревым. Под Кесаревым разумеется здесь государство, в каком бы то ни было образе, хотя бы республиканском, со всеми внешними законами и юридическими формами. Под Божием – весь внутренний мир человека с его свободою, совестью, верою в высшую нравственную, абсолютную правду. Но если Кесарь вытеснит Бога и прострет владычество своих внешних законов на всю область Божию, то и верховною совестью людей станет государство же, то есть внешний закон. Другими словами: юридические нормы залезут в мир внутренний жизни, в самую душу человека, закуют его свободу, заглушат дух, источник животворения, все омертвят, но, разумеется, омертвеют и сами. Мы представили несбыточную гипотезу, ибо человеческая духовная природа не в состоянии долго мириться с таким искажением, – но несомненно, что такого рода поползновения существуют на европейском Западе, где одновременно с успехами материализма возрастает и культ государства, то есть внешней формы политического бытия, заключающей в себе якобы разрешение всех задач, единственное, всеисчерпывающее условие спасения и благоденствия. Поэтому там, например во Франции, вся забота устремлена на приискание и создание внешней государственной формы, которая бы удовлетворила всем этим условиям и требованиям, так чтобы за пределами ее ничего – никакого Бога и никакого иного царства не оставалось. От этого там так часты и революции, разбивающие одну форму за другой, в тщетной попытке втеснить в юридическую норму весь дух человеческий, все оформить, все претворить в правовой порядок, который уже предъявляет притязание стать высшим мерилом нравственности и справедливости.

Кстати. У нас в России, как известно, это последнее выражение, то есть «правовой порядок», также в большом ходу. Но ведь «правовой порядок» бывает разный; ведь «правовой порядок» вовсе не означает порядка, всенепременно воплощающего высшую правду, так что восхвалять «правовой порядок вообще» – или не имеет смысла, или имеет смысл вышеуказанный, то есть стремление заменить все Божие – Кесаревым, всякую идею безусловной правды и нравственности – юридическою внешнею, форменного оценкою, – так чтоб нравственным было только то, что законно, и безнравственным лишь то, что осуждается внешним законом… «Правовой порядок!» Но ведь французский террор с его кровавой оргией и всеми способами истребления был самый что ни на есть законный и правовой и должен быть признан таковым с точки зрения не «моралистов», а «скромных юристов». Все ведь делалось по решению законного большинства в конвенте, а конвент состоял из легальных, вполне легальных, представителей французского народа, которые совершали расправу якобы от его имени и в силу ими же легально провозглашенного принципа народного верховенства! Сегодня узаконяется небытие Бога и провозглашается поклонение разуму: хотя десятки миллионов народа непричастны такому решению и отвергают его всем сердцем и всею душой, но сотня лишних голосов в конвенте обязывает их принять таковое решение за законное и вдобавок за свое собственное… И делать нечего: это ведь и есть «правовой порядок»!.. У нас часто толкуют о «гарантиях» и усматривают их именно в западноевропейском «правовом порядке». Но если сей последний служит основанием гарантии, то чем же гарантируется самый «правовой порядок», или иначе: чем же гарантируется гарантия? Одним из догматов теории о гарантиях, например, состоит, как известно, несменяемость судей как условие их независимости. Но вот Гамбетта намеревается – самым «правовым порядком», то есть, подобрав себе лишний десяток голосов для составления большинства, посягнуть на этот заветный принцип и пообчистить магистратуру, потому что она оказывается слишком независимою от администрации и часто оправдывает тех, кого правительство хотело бы обвинить. Так как во Франции следует всегда допускать возможность политической перемены, то таким образом устанавливается «правовой» прецедент и для будущих правительств: подбирать угодный для себя состав магистратуры! Мы, само собою разумеется, не против правового порядка вообще, то есть не против юридических норм и форм, но не следует питать к ним никакого суеверия, придавать им какое-то самостоятельное преувеличенное значение или вводить их в те области, где им не место. Когда нам твердят о «правовом порядке», мы прежде всего хотим знать: какой именно!