Иван Аксаков - Мы глупы и бедны

Мы уже упомянули, что история этого нашего неразумия или скудомыслия начинается с XVIII столетия. Действительно, древняя Русь была груба, невежественна, слишком причастна татарской практике, но глупою она не была. Никто, конечно, не признает глупости в политике московских князей и царей, Ивана III или Ивана IV например, – да и позднее. Полагаем, ни Иваны, ни даже Годунов не затруднились бы и в наши дни разрешением смущающих нас вопросов внешней политики и сумели бы управиться, во благо русской державе, со всякою вновь приобретенною нами землею. Не то было бы теперь с Прибалтийским краем, если бы Грозному удалось довершить свое завоевание… Вообще все присоединенное древнею Русью пристегнуто ею крепко и неразрывно. Русская колонизация допетровских времен совершила обширные, прочные мирные завоевания, ставя в самых отдаленнейших пределах села, церкви и монастыри (которые мы теперь упраздняем); жизненная сила национального духа была такова, что всякая окраина сращалась органически плотно с государственным телом. Совершенно не то – со всеми завоеваниями России с XVIII века: они до сих пор или еще не срослись, не претворились в нераздельную часть нашего организма, или же плохо заселены и колонизованы, да и колонизованы-то большею частью приглашенными иностранцами, без пользы для государства. Этот факт налицо… Впрочем даже и в начале XVIII века еще не успел тотчас вполне избыть во всех русских деятелях дух народный, древний дух исторический; цивилизация еще коснулась только внешности, не извратила еще совсем их умственного склада, не выпорожнила начисто из памяти предание старины.

Так, дипломаты, например, времен Петра, Елизаветы еще отличаются здравомыслием, деловитостью и сознанием своего народного достоинства. Екатерина II силою своего личного ума еще способна ценить эти свойства и отчасти поддерживать их. Но по мере того, как русские руководящие классы становятся культурнее и цивилизация проникает их духовное естество, все более и более скудеет творческий государственный разум, сильнее мутится здравый смысл, трещина, данная русскому организму петровской реформой, все шире расседается, родная земля уходит из глаз, история – из памяти, и, по замечанию И. Е. Забелина (в N 24 «Руси»), XVIII веку под конец не только XVI, но и XVII век становятся совсем непонятны. С начала же XIX столетия, особенно с водворением бюрократического режима, заимствованного у Франции пресловутым Сперанским, наша отчужденность от народа и народности, наша неспособность уразуметь живой смысл русской действительности быстро направляются к своему апогею, и раздвоение России на настоящую и ненастоящую, на подлинно историческую и поддельную, выступает во всей своей яркости. К этой первой, настоящей и подлинной, России принадлежал и продолжает еще, слава Богу, принадлежать (пока еще не сбили мы его с толку) русский народ, в тесном значении этого слова, спасая себя и нас… В сущности, после Петра, только то в исторической жизни России за эти без малого два века и было велико и плодотворно, что так или иначе обусловливалось непосредственным участием народа, – то действие, где приходилось или ему самому выступать деятелем, или же самой правящей интеллигенции с ним считаться, применяться к его весам и мере. Все же остальное носило на себе печать неумелости, невежества родной страны, ее истории, ее потребностей, ее заветов, печать антинациональности, мертворожденности, и вместе с тем – пошлости, пошлости беспредельной и мощной…

И как бы ни кичились мы, сверхнародные общественные классы, своею культурою, не можем мы заглушить в себе болезненного, тоскливого чувства, что мы живем жизнью не настоящею, что вот мы уже чуть не двести лет все что-то представляем, все силимся чем-то казаться, но не умеем быть, – что пошлость, разъедающая пошлость, как казнь, преследует нас по пятам! И вот, даже и к концу XIX века, обретается вся наша интеллигенция расписанною по табели о XIV немецких рангах, и столицею русского народа и Святой Руси – город с немецким прозванием, чуть не за русским рубежом, где-то на Ингерманландской трясине лицом к Европе, задом к России: достойная иллюстрация этого исторического периода! Однако, какой же из этого следует вывод? Не тот ли, что чем культурнее, тем слабоумнее, чем сильнее цивилизация, тем слабее здравый смысл? Вывод, по-видимому, чудовищный. Неужели и в самом деле Нам просвещенье не пристало, И нам осталось от него Жеманство – больше ничего!