Роберт Стивенсон - Павильон на холме

– Норсмаур, – мы продолжали переговариваться шепотом, – невозможно, чтобы это продолжалось. Если уж погибать, то пусть это произойдет скорее. Оставайтесь тут караулить павильон, а я пойду вперед и, будьте уверены, доберусь до их лагеря.

Прищурив глаза и еще раз посмотрев кругом, он кивком головы выразил свое согласие.

Сердце мое билось как молоток, когда я быстро шел к лесу. Поначалу я чувствовал озноб и холод, теперь тело мое точно горело. Дорога была страшно неровная, на каждом шагу могли бы оказаться сотни людей, скрытых за кустами и холмами. Мне пригодилось прежнее знание местности, я мог выбрать дорогу по наиболее высоким холмам, откуда еще издали легко усмотреть врага. Скоро я был вознагражден за свою предусмотрительность. Взойдя на холм, несколько возвышавшийся над остальной местностью, я увидел саженях в двадцати пяти, человека, который, низко согнувшись, старался быстро пробежать по дну оврага. Очевидно, я открыл одного из шпионов в его засаде. Тотчас я окликнул его по-английски и по-итальянски, он же, заметив, что скрываться дальше бесполезно, выскочил из оврага и стрелой побежал по направлению к лесу.

Разумеется, я в погоню не пустился. Я узнал то, что нам было нужно, а именно, что за нами следят, и павильон в осаде, поэтому я поспешил обратно кратчайшим путем к месту, где ожидал меня Норсмаур с денежной сумкой. Он был еще бледнее прежнего, голос его дрожал.

– Могли вы рассмотреть на кого он похож?

– Я видел только его спину.

– Знаете, Франк, войдем в дом. Я совсем не трус, но мне невмоготу здесь оставаться! – проговорил он страстным шепотом.

Вокруг павильона все было тихо, и солнце мягко сияло перед закатом. Даже чайки описывали свои круги на большем расстоянии и опускались на песчаные холмы берега около бухты. Эта тишина, однако, производила более устрашающее впечатление, чем целый полк солдат с заряженным оружием, и только когда мы плотно забаррикадировали дверь, я почувствовал некоторое облегчение, и у меня прояснилось сознание. Мы с Норсмауром обменялись быстрым взглядом, и я думаю, что каждый из нас был поражен бледностью и расстроенным видом другого.

– Вы были правы, – сказал я, – все погибло! Дайте руку, старый товарищ, на прощание.

– О да, – воскликнул он, – пожмем друг другу руки, но помните, – я не хочу хитрить. Если, благодаря какому-нибудь невозможному случаю мы избавимся от этой опасности, я опять ваш враг и… тогда берегитесь!

– Ну, это уже старо, – ответил я, – и, пожалуй, надоело.

Норсмаур был точно поражен моим ответом, он молча подошел к лестнице и остановился.

– Вы меня не понимаете, – сказал он, – я не обманщик и сам оберегаю себя, вот и все. Это, может быть, и старо, и надоело вам, мистер Кассилис, но это мне совершенно все равно. Я говорю то, что мне нравится, а не то, что вам может казаться приятно или неприятно для вас. Подите лучше наверх и поухаживайте за девицей, пока еще есть время. Что же меня касается, я здесь останусь.

– И я останусь с вами, – заявил я, – неужто вы думаете, что я позволю себе воспользоваться каким-либо запретным плодом, хотя бы и с вашего разрешения?

– Франк, – ответил он с улыбкой, – это просто несчастье, что вы такой осел… Казалось бы, у вас есть все, чтобы быть человеком. Я только потом буду вашим врагом, а теперь вы совершенно напрасно стараетесь меня раздразнить и вывести из себя. А знаете ли вы, – продолжал он уже мягким голосом, – ведь мы с вами два самых несчастных человека в Англии. Мы дожили до тридцатипятилетнего возраста, нет у нас жены, нет ребенка, нет никого, о ком бы заботиться, для кого, для чего жить. Бедные, жалкие мы черти! И вот теперь оба сцепились из-за девушки! Как будто их мало в Соединенном Королевстве – несколько миллионов! Ах, Франк, Франк, от всей души жалею того из нас, кто – я или вы – потеряет в этой игре. Как это говорится в писании – лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов и потопили его в глубине морской… Давайте лучше выпьем, – заключил он внезапно, но без всякого выражения легкомыслия.

Я был тронут его словами; я чувствовал, что для него они много значат, и потому согласился. Он сел за стол, налил стакан хереса и поднес его к своим глазам.

– Если вы победите меня, Франк, – сказал он, – я запью, а вы что сделаете, если победителем выйду я?

– Право, не знаю, – был мой ответ.

– Так, – сказал он, – ну что же, выпьем, а вот и тост, подходящий к случаю: «Italia irredenta» [4].

Остаток дня прошел в той же вынужденной бездеятельности и утомительной тоске. Пришло время обеда. Я стал накрывать стол, а Норсмаур с Кларой готовили к столу хранившиеся в кухне кушанья. Проходя раза два-три мимо них, я был очень удивлен, что речь все шла обо мне. Норсмаур шутил и предлагал разные способы, чтобы Клара вернее разобралась в своих женихах, но при этом он ни слова не произнес в мое осуждение и больше смеялся над самим собой. Зная Норсмаура, я чувствовал, какую борьбу он переживает в душе, – и это, в связи с окружавшей нас трагической опасностью, взволновало меня до слез; помню мелькнула мысль, – между прочим, совершенно бесплодная, – что вот три благородных человека через несколько часов должны погибнуть из-за вора-банкира.