Реми Гурмон - Книга масок

Тем не менее, мы всегда будем писать предисловия, но каждый из нас по-своему, сообразно с важностью предмета. Будут сочиняться книги во вкусе «Spicilège» [203], и мы не будем рассеиваться, меняя в каждой главе платье какой-нибудь куклы.

Предисловие к «Монелле» очень важно как с точки зрения психологии Марселя Швоба, так и с точки зрения психологии целого поколения. В законченных фразах, имеющих пророческий характер, даны почти все понятия, общие интеллигентным людям целой эпохи: любовь к морали, особенно в ее эстетическом выражении, любовь к жизни во всей полноте каждой минуты, любовь к бесконечному, замкнутому в пределах текущего мгновенья, к свободе, идущей вперед без всяких размышлений. Человечество подобно нервной системе. Как она, человечество состоит из целой массы мелких узлов, которые своими разветвлениями в процессе беспрерывного движения касаются друг друга – бессознательно, случайно, и сознательно, по внушениям определенной воли, ее многообразных капризных тяготений, создающих разновидности народных характеров. Если вырезать какой-нибудь центральный узел, нервные разветвления покроют рану: они непременно должны пройти через нее и коснуться новых путей. Узлы биологических эгоизмов расположены друг возле друга в пространствах мировой бесконечности.

Книги Марселя Швоба нравятся неожиданностью своего тона, слов, образов, красок, описаний жизни и смерти, своих общих тенденций. Они заставляют думать. Это необыкновенно содержательный писатель. Он из редкой породы тех литературных деятелей, у которых всегда имеется несколько новых благоуханно прекрасных слов.

Люди высшего порядка обыкновенно живут в стороне от цивилизации, если у них нет желания руководить ее судьбами. Поль Клодель, чье имя никому почти не известно, никогда близко не сталкивался со своими собратьями по перу. При первом же представившемся случае он уехал в отдаленные края. Убежищем ему служит заброшенная пагода, и его взор блуждает по желтым муравьям, которые не могут проникнуть в его душу. Но эти детали только лет через пятьдесят заинтересуют кого-нибудь. Нам безразлично, где находится автор «Tête d'or» [204]. Откуда дует ветер, важно знать для кораблей, но не для книг. Они идут со всех сторон. То тут, то там они всплывают, как обломки корабля среди кипящей пены волн. «Tête d'or» была отдана на волю стихий человеком, гениально писавшим на французском языке семь или восемь лет тому назад. С тех пор он совершенно замолк.

Я за плечи ее возьму, а ты за ноги,

( они подымают тело) Не так; пусть спит она лицом ко дну,

(они опускают ее в ров)

Себес . Пусть спит.

Симон . Иди в могилу; там дождиком тебя уж не замочит.

С такой величественной простотой человек хоронит свою любовь. Глаз его скользит по уровню человеческих страданий, несколько выше его. Все полно экзальтации. За его словами слышатся искренние слезы.

То, что исчезло, было всем. Теперь оно ничто: женщина, пережитые ночи, цветы, которыми мы любовались вдвоем, жизнь, как песок, пересыпающийся из одной руки в другую, жизнь, трепетавшая то тут, то там, дети! Игра остается игрой, смерть – смертью.

Эти первые страницы объясняют все. Какая мучительная трагедия смерти и небытия! Бесконечность заключена в маленькой принцессе, пригвожденной за руки к дереву. Но есть и победитель, «ибо человек – это трагедия, героем которой является известный стих, отличающийся наибольшей выпуклостью». Отсюда ясный вывод. Надо действовать согласно внушениям эгоистической любви: всем наслаждаться и все презирать. Из мрака вечной ночи, пройдя через сопротивления окружающей жизни, мы вновь погружаемся в бесконечную темноту. Мы походим на флаг, который

развевается на вершине мачты один только день. К вечеру его снимают и прячут навсегда. Солнца он никогда уже не увидит. На грани небытия человек – создание смерти – может только покачать головой, если у него на это хватит сил. Это произведет в воздухе движение, похожее на шелест дуба, по листве которого пробежал ветер. Есть только жесты. Некоторые из них причиняют страдания. Это не что иное, как простые воздушные знаки.