Пластилиновое Прошлое

Пластилиновое Прошлое

Часть I

Пластилиновое прошлое

Часть II

Дневник одиночества

1. Начало всего.
«Не пытайся лечить неизлечимое».
Ницше

Мария умерла в ноябре.
Когда не видно звёзд. И сердце погружено во мрак.
В прах обратились планы в августе следующего года отправиться в путешествие к морю, собирать коллекцию раковин и камней; прахом оказались слова о любви – высказанные и не высказанные – явившись вымыслом дешёвых потрёпанных сказок; мир не совершенен и всё в нём недолговечно – это и о нас тоже, увы.
Каких сил стоило поверить в случившееся и начать осмысленно воспринимать окружающие вещи, понимая, что настоящее, это уже не настоящее и не может им быть, это мираж – закрой глаза, и вот она – живая, улыбается, протягивает руки, зовёт. Ты делаешь шаг, почти бежишь и… натыкаешься на стены. Боль, отчаяние и бессилие овладевает сердцем. Жизнь кажется бессмысленной и скучной, а ещё – ужасно одинокой.
Я помню первое время той страшной недели: безмолвные, лишённые смысла дни, окрашенные в серые полутона закрывающих всё небо облаков; мерзкая погода – то ли снег, то ли дождь; тупая боль утраты, видения. В отяжелевшем воздухе витал аромат её духов (Pleasures, Estee Lauder, запах сухого песка и морского ветра), сводивший с ума, заставляющий метаться по квартире и разбрасывать по углам фотографии, на которых она, продолжала улыбаться, протягивать руки, звать.
Тишина – настораживающая своей остротой – саваном окутала, тело, слух, эмоции. Телефон безмолвствовал. Безумие, присутствующее где-то рядом, было желанно.
Иногда приходили знакомые, её знакомые, многих из которых я никогда раньше не видел. Удивлялись, утешали – тем, более огорчая меня, пытались извиняющими телодвижениями разогреть чай на кухне, а затем уходили, выполнив долг и убедившись, что их ничтожные речи не идут ни в какое сравнение с постигшем меня несчастьем. Я снова оставался один, приближался к окну, и старался рассмотреть в чёрных сумерках ночи нечто очень важное для себя. Я клал руки на горячую батарею и ещё больше подавался вперёд, соприкасаясь губами и носом с холодным стеклом, оставляя на нём следы тепла, а глазами – в потоке света мгновение назад зажёгшегося фонаря – видел , тающее лицо Марии, из снежинок и ветра, смотрящее на меня с укоризной и надеждой. Медленно отстраняясь и до боли зажмуриваясь, я прижимал огненные ладони к лицу, и плакал. Но способны ли были мои слёзы воскресить её?
На третий день ко мне в квартиру пришли люди с цветами и бутылками красного вина, и один из этих людей, нагнувшись, зашептал мне в самое ухо:

А я – пожал плечами, не понимая, зачем что-либо отвечать, поддерживая инициативу друга. Разлил вино по бокалам, мы выпили. Кто-то начал разговор чём-то постороннем, и я с благодарностью посмотрел на этого человека. Снова пили, даже смеялись, потом разошлись.
Закрывая дверь, я подумал, что жизнь более не зависит ни от моих желаний, ни от радужных перспектив будущего. Мне даже показалось, что книги не порадуют меня своей таинственностью как прежде. Ошибался я, или нет, не знаю, пока же господствовала вокруг меня пустота, и только.

Мария умерла в девятнадцать лет, исчезнув метеором прозрачного ночного августовского неба, умерла в возрасте, когда разговоры о смерти представляются вечными и важными, а ещё такими далёкими и нереальными, что сердце воспринимает их с оправданным детским восторгом, не понимая всей важности не проникновения в суть запретной темы