Томас Гарди: Возвращение на родину

Он не свернул к ее домишку, но поднялся на возвышенность, откуда видна была вся усадьба, когда-то бывшая родным домом Юстасии. И пока он озирал темнеющие дали, на пригорок поднялся еще кто-то. Клайм не разглядел его в сумерках и, вероятно, молча бы прошел мимо, но этот пешеход, а это был Чарли, сам узнал Клайма и заговорил с ним.

– Давно я не видел тебя, Чарли, – сказал Ибрайт. – Ты часто сюда приходишь?

– Нет, – ответил юноша, – я редко выхожу на насыпь.

– Тебя не было на майском празднике.

– Да, – сказал Чарли тем же безжизненным голосом, – мне это теперь неинтересно.

– Ты, кажется, любил мисс Юстасию, да? – мягко спросил Ибрайт. Юстасия часто рассказывала ему о романтической привязанности Чарли.

– Да, очень. Ах, если б… – Что?

– Если б вы, мистер Ибрайт, подарили мне на память какую-нибудь из ее вещиц, если, конечно, вы не против.

– С радостью, Чарли. Мне это будет очень приятно. Дай я вспомню, что у меня есть подходящего. Да пойдем к нам домой, я посмотрю.

Они вместе пошли к Блумс-Энду. Когда они подошли к палисаду, уже совсем стемнело. Ставни в доме были закрыты, так что в окна ничего не было видно.

– Обойдем кругом, – сказал Клайм. – Ко мне сейчас идти с черного хода.

Они обошли вокруг дома и в темноте поднялись по лестнице в рабочую комнату Клайма на верхнем этаже. Тут он зажег свечу, и Чарли тихонько вошел вслед за ним. Ибрайт пошарил в ящике стола и, достав пакетик в шелковой бумаге, развернул его. Внутри было два-три волнистых, черных как смоль локона, протянувшихся по бумаге, словно черные ручьи. Он выбрал один, снова его завернул и подал Чарли. У того глаза наполнились слезами. Он поцеловал пакет, спрятал его в карман и проговорил дрожащим голосом:

– Спасибо вам, мистер Ибрайт, вы так добры.

– Я тебя немного провожу, – сказал Клайм.

И под веселый шум, доносившийся снизу, они спустились по лестнице. Тропинка, ведущая к калитке, проходила под самым боковым оконцем, откуда свет свечей падал на кусты. На этом оконце, заслоненном кустами, ставни не были закрыты, так что человек, – стоя здесь, мог видеть все, что происходило в комнате, – сквозь, правда, уже позеленевшие от времени стекла.

– Что они там делают, Чарли? – спросил Клайм. – Я сегодня опять что-то хуже вижу, а стекла в этом окне уж очень мутные.

Чарли отер собственные свои глаза, затуманенные влагой, и шагнул поближе к окну.

– Мистер Венн просит Христиана спеть, – отвечал он, – а Христиан ежится в своем кресле, словно до смерти испугался такой просьбы. И вместо него сейчас запел его отец.

– Да, я слышу стариков голос, – сказал Клайм. – Стало быть, танцев не будет. А Томазин в комнате? Вон там перед свечами все мелькает кто-то похожий на нее.

– Да, это она, и вид у нее очень веселый. Вся раскраснелась и смеется чему-то, что ей сказал Фейруэй. Ой!..

– Что там за шум? – спросил Клайм.

– Мистер Венн такой высокий, что ударился головой о потолочную балку, потому что подпрыгнул, когда проходил под ней. Миссис Венн испугалась, подбежала к нему, щупает ладонью, нет ли там шишки. А теперь все опять хохочут, словно ничего не случилось.

– И никто там по мне не скучает, как тебе кажется? – спросил Клайм.

– Да ни капельки. Сейчас они все подняли стаканы и пьют за чье-то здоровье.

– Может быть, за мое?

– Нет, это за мистера и миссис Венн, потому что он им в ответ говорит речь. А теперь миссис Венн встала и уходит, наверно, переодеваться.

– Так. Никто, значит, не вспомнил обо мне, и правильно. Все идет как должно, и Томазин, по крайней мере, счастлива. Не будем тут задерживаться, а то они скоро выйдут.

Он немного проводил юношу по пустоши и, вернувшись через четверть часа домой, застал Венна и Томазин уже готовых к отъезду; гости все разошлись за время его отсутствия. Новобрачные уселись в четырехколесном шарабане, который старшин скотник и постоянный подручный Венна пригнал из Стиклфорда, чтобы их отвезти. Няню с маленькой Юстасией удобно устроили на открытом заднем сиденье, а подручный Венна верхом на почтенного возраста, мерно ступающей лошадке, чьи подковы звякали, как цимбалы, при каждом шаге, замыкал шествие наподобие телохранителя прошлого столетия.

– Теперь ты остаешься опять полным хозяином своего дома, – сказала Томазин, нагибаясь с шарабана, чтобы пожелать своему двоюродному брату доброй ночи. – Боюсь, тебе будет одиноко, Клайм, после того шума, какой мы тут поднимали.

– О, это не беда, – сказал Клайм с несколько грустной улыбкой.