ИВАН БОРОДУЛИН

Так я познакомился с человеком, который потом стал моим боевым товарищем по разведке и с которым мы не один год делились сухарями, табаком и патронами.
Узнав, кто мы и куда направляемся, Власов заявил подошедшим колхозникам, что дальше он с ними не пой­дет, что теперь опасность позади и стадо можно при­гнать к месту без его помощи.

как своим сынам, сберечь головы и воевать героями.
17

На третий день мы пришли в Петрозаводск. Этот го­род лихорадила эвакуация, и сколько мы ни бегалидак ничего и не смогли добиться — в военкомате, в других организациях нас считали чужими и даже подозритель­ными. Удалось выяснить, что мои родственники уже уехали из Петрозаводска в Пудож. Ничего не оставалось, как двигаться туда же, на восточный берег Онежского озера.
Район пристани и все близлежащие улицы были заби­ты людьми и вещами. Оказалось, что осмовная эвакуа­ция населения и различного имущества проходила как раз через озеро. Были мобилизованы все плавучие сред­ства: буксиры, баржи, карбасы— но вся эта мелкая озерная посуда не управлялась с перевозкой людей.
В первую очередь отправляли женщин, детей и стари­ков. В суматохе нам удалось проскользнуть мимо охраны на пристань и забраться на одну из барж, готовую к от­правлению. Но вскоре появился патруль и в два счета выдворил нас: выяснилось, что эта баржа предназнача­лась только для детей.
Не долго размышляя, мы тут же нацелились на дру­гую баржу, на сей раз спрятались — забились за чьи-то объемистые узлы.
Отплыли. А через час нас догнали фашистские само­леты. Они швыряли бомбы и стреляли, как на учебном полигоне. V
Катер, буксировавший нашу баржу, загорелся и через некоторое время затонул.
За войну мне пришлось побывать в разных передел­ках, видеть кровь и смерть, но никогда я не испытывал такой беспомощности, такого ужаса, как тогда, на Онеж­ском озере. Набитая людьми баржа, лишенная возмож­ности двигаться, огромной мишенью покачивалась
• п

на волнах, и гитлеровские летчики делали все, что хоте­ли. Крики раненых, стоны, паника. Мы, трое парней, а этом аду не отличались от женщин — тоже кричали, ругались, чего-то требовали и смертельно трусили.
Самолеты исчезли, и вскоре к нам подошел буксир. Оказалось, что он тоже осиротел — воздушные бандиты потопили его баржу, ту самую баржу, откуда нас выгнал патруль и на которой плыли дети. Теперь катер подхва­тил нашу израненную посудину.
Наступили сумерки, и понемногу все успокоилось. Оказали первую помощь раненым, накрыли убитых, а на рассвете причалили к пристани поселка Стеклянное, что в устье реки Водлы. Потом мы опять плыли на кате­ре вверх по реке, километров двенадцать протопали пешком и усталые, голодные, небритые ввалились к моей тетке, нашедшей пристанище в районном городке Каре­лии — Пудоже.
Призвал нас в армию Пудожский райвоенкомат, при­чем совсем не так, как нам хотелось и мечталось. Узнав, что я и Пантелеев владеем немецким языком, а Власов в совершенстве знает финский — Сергей был финном по национальности, хотя и носил русскую фамилию,— военком весело переглянулся со своими помощниками и тут же проводил нас в соседнюю комнату, где орудо­вала медицинская комиссия.
Хирург-старичок придирчиво, минут десять ощупы­вал наши мускулы, заставлял приседать и довольно хмы­кал. Не менее дотошно выслушивала и выстукивала нас женщина-терапевт. А мы, поеживаясь от наготы, хотели провалиться сквозь землю — врач была молоденькая и симпатичная.
После медосмотра и нервного двадцатиминутного ожидания в коридоре всех троих вызвали и объявили,
И
что мы направляемся в специальное училище. Ехать надо сегодня же, взяв в дорогу самое необходимое. Нам вру­чили путевки и московский адрес, по которому надлежа­ло явиться.
Так для меня началась новая жизнь, жизнь военного человека, для которого главным стимулом и мерилом поступков и действий стал боевой приказ.

ГЛАВА Ц V О Р А Я
РАЗВЕДШКОЛА
Дорога уводила нас к неведомому. Газогенераторная полуторка резво бежала на Каргополь — через Петроза­водск пути уже не было.
Стоял сентябрь, бабье лето. Багряный лес дышал кра­сотой и свежестью. Изумрудом светились луга. Как-то не верилось, что мы солдаты и едем на войну.
Машина наша оказалась шустрой лишь на ровной до­роге, а как только встречался подъем, она натужно ур­чала и никак не хотела лезть в горку.
Немолодой усатый шофер в таких случаях отворял дверцу кабины и начинал энергично материться. И мы уже знали, что надо открывать крышку бункера и длин­ной кочергой шуровать удушливую топку, подбрасывая туда сухие березовые кубики — этого добра было у нас целый кузов.
Поддав таким образом газу, мы снова исправно дви­гались вперед.
На станции Няндома мы сели в поезд и без приклю­чений добрались до столицы.
В спецучилище нас снова отправили на медицинский осмотр. Я и Сергей прошли строгую комиссию без сучка и задоринки, а Володьку, к великой нашей горести, за­браковали. Подвело его давнее мальчишечье баловст­во— наколотый на руке маленький синий якорь: выпуск­никам училища, как нам пояснили, не полагалось иметь татуировок или иных особых примет — они могут сы­грать роковую роль в дальнейшей судьбе разведчика.
и
В тот день мы простились с Володькой навсегда, а много лет спустя я узнал, что синий якорек не помешал Володе Пантелееву стать настоящим солдатом. В 1942 го­ду разведчик Первой Карельской партизанской бригады Пантелеев в тылу врага был раненым захвачен в плен и повешен за ноги между двумя березами. Володька, мой горячий и шалопутный друг, умер героем.
Занятия в училище проходили, наверное, двадцать четыре часа в сутки. Вся учеба в разведшколе представ­ляется как многодневный и стремительный кросс по незнакомой и пересеченной местности. Мы до обалде­ния шлифовали и совершенствовали свой немецкий вы­говор, стремясь избавиться от предательского акцента; учились владеть ножом, что, к моему удивлению, дей­ствительно было наукой; стреляли из всех видов оружия, начиная с пистолета «Вальтер» и кончая зенитной пуш­кой. Часто вместе с нашими преподавателями мы доби­рались до границы, именуемой пределом физической усталости. Поздней ночью, вернувшись с очередного за­нятия, мы, как лунатики, раздевались, падали в кровати, не чувствуя рук и ног, и проваливались в сон. Но что удивительно: стоило через полчаса после отбоя сыграть тревогу, мы вскакивали и, автоматически напяливая одежду, бежали к пирамиде с винтовками, будто бы только и ждали сигнала.
Нас учили собранности, умению быстро оценивать ту или иную ситуацию и принимать единственно правиль­ное в этих условиях решение.
Привыкнув к особенностям жизни в училище, мы порой и сами себе устраивали тренировки на сообрази­тельность и память. Чаще всего это случалось на аэро­дроме, в ожидании самолета, куда мы приезжали для парашютных прыжков, Кто-нибудь раскладывал на зем-
23