« - ..Расстрелять»

А кстати, а чего это они у нас ревут как раненые, эти наши лодки? – А они не могут не реветь! Должны реветь, кстати потому, что их раненые делали.

У нас все раненые. У нас же нормальных нет. И различаемся только степенью ранения: легкораненые и тяжело-… Чем выше, тем тяжелее…

И боятся нас только потому, что мы раненые. Сильны мы своей раненой непредсказуемостью. Непосредственностью своей. Походкой пьяного исполина…

А чтоб это подводное дерьмо ещё и плавало, в нём ещё и подводник внутри должен сидеть. А чем дольше он сидит, тем лучше. Так приковать его там на десять календарных лет – и пусть сидит.

И сидим… И мы же это дерьмо спасать будем голыми руками, когда оно тонуть начнет. Единственный флот, который спасает дерьмо…

Заканчивая этот этюд о дерьме, я бы вернулся к дерьму изначальному – начальнику отдела кадров. Эта тыловая, деревянная жаба перед моим его покиданием объяснила мне, что для того чтобы перевестись с флота, нужно иметь как минимум десять подводных календарных лет («а у вас только восемь с копейками»). Только после этого с тобой как-то разговаривают. Только после этого ты подаешь рапорт по команде о включении тебя в списки для перемещения. Приказ о включении в списки появляется на свет только раз в год, в декабре, а это значит, что ты служишь уже одиннадцать лет, но можно в первый же год подачи рапорта по разным причинам (улыбнулся, гад) не попасть в приказ – значит, уже двенадцать лет… и потом ты здоров, а это не основание для перевода; вот если ты болен, тогда… тогда существует специальный перечень болезней, например болезнь мозга, но чтоб получить подтверждение на такую болезнь, нужно взять пункцию спинного мозга («а это не просто, больно это») в клинических условиях города Североморска. Да, кстати, а вы знаете, что офицер место службы не выбирает и по переводу вас могут засандалить в Магадан?..

Мне захотелось его удавить, но я ещё не спросил его об академии.

В академию? Можно и в академию. Но на этот год вы уже пролетели, а на следующий придете в следующем году. Вот так!

Я посмотрел на его горло и вспомнил, что я ещё не поинтересовался про адъюнктуру. Я поинтересовался.

– Где мой угол, в котором буду я и моя семья?

К этому времени биологическое чудо свершилось: я женился. Год мы мыкались, а потом в нашем Клондайк-Сити мне дали квартиру: построена суровыми руками рудокопа-шлаковщика-воина-строителя – по стенам течет, батареи перемерзают и взрываются, как бутылки на морозе.

Но все же это была квартира. Хоть плохенькая, но своя. Конура конурой, постоянно согретая батареей в одно женское тело.

– Ну и где же мое жилье? – спросил я у зам начальника этого полит-пардон-отдела бригады кораблей.

– Видите ли, – начал этот полномочный представитель нашего светлого будущего на земле и в воздухе, – жилфонд нашей бригады рассчитан на пять, ну на семь, максимум – на десять экипажей, а вас тут – двадцать четыре, и потом… – и потом, – сказал он мне, – сдайте сначала там квартиру, и тогда мы начнем с вами разговаривать.

Я поехал и сдал, приехал и стал с ними разговаривать. Говорили мы год, но так и не договорились, и квартиру мне не дали; мне даже справку не дали о том, что не дали квартиру.

В последней беседе этот первый полномочный у корыта даже заявил:

– Слушайте, ну, в конце-то концов, мужчина вы или нет! Что вы все время ходите: «Хочу жену, хочу жену»? Зачем вам в Северодвинске жена? Кто сюда свою жену привозит? Ну кто? Не страдайте вы. Выйдите на улицу. У нас так все делают…

Действительно, что может быть проще: выйди ты на улицу… А на улице прямо на столбе висело объявление: «Сдается комната одинокому молодому человеку», – и кое-что от этого объявления было уже оторвано.

Семьсот офицеров и мичманов, холостых постоянно и временно, сходило вечером с кораблей нашей бригады, и город впитывал их, как губка. Ни один не валялся под забором; все где-то тихо лежали и не на открытом воздухе…