Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда

Над дальними холмами плывет птичий косяк.

– Высоко… – щурится Середа, и все, как по команде, задирают головы. – С ружья не достать.

– Ты, Васька, практик, без всякого полета. Лес увидал, сразу думаешь – дрова.

– Дрова и есть, – усмехается Середа. – Природа – она красивей всего, когда мимо в “Жигулях” проезжаешь. А в деревне от нее человеку один вред.

– Почему вред? – удивляется Пятигорский.

– Дожди польют – дороги нет, мороз как даст – дров не напасешься. Никакой жизни, только вкалывай. Дом-то на земле, крышу починил – крыльцо завалилось…

Пятигорский лежит на грядке, раскинув руки, и читает:

Ветер раскачивает березы на кладбище. Пахнет осенью.

Он увидел ее сразу, войдя в столовую.

За столом тесно сидели несколько девчонок, они замолчали, когда Петя подошел. Аня кивнула угрюмо и уткнулась в тарелку.

Он растерялся. Он ждал, что она спросит, куда он пропал вчера, но она не спрашивала и ела торопливо, как будто была очень голодная.

– А вас опять… на сортировку возили? – пробормотал он.

Девчонки переглядывались. Молчание затянулось, и Петя стал медленно, позорно заливаться краской на глазах у всей столовой. Он сделал вид, что ищет кого-то и с кривой улыбкой, на негнущихся ногах пошел к раздаче.

В очереди он стоял, сгорая от стыда и отвращения к себе. Оказывается, и Воронец был здесь. Петя заметил его в углу, когда он встал и понес грязную посуду.

Петя сел к своим. Он пытался есть. Пятигорский и в столовой читал книжку.

Аня ушла с девушками. Они потоптались на солнышке у входа и побрели к автобусу мимо Воронца, сидевшего на подножке самосвала. Петя видел в окно, как она приостановилась и Воронец протянул ей сигареты и спички, она закурила, а он, разомлевший от еды и солнца, что-то говорил с ухмылкой, глядя себе под ноги. Но то, как она вдруг расхохоталась, запрокидывая голову, как распахнулись и просияли ее глаза, как дотронулась до его плеча – этого не мог вынести Петя. Как ужаленный он вскочил из-за стола, бросился в уборную и заперся на крючок.

Он стоял, привалясь к дверям, уставясь в потолок раненым взглядом. Кто-то стучал. Он расстегнул молнию, достал две плитки шоколада “Сказки Пушкина”, положил их на высокий, заросший плесенью бачок.

Вечером, возвращаясь с поля, они услышали крик во дворе. Собака заливалась лаем, у калитки корова выщипывала остатки травы, а сама старуха хныкала на крыльце. Они окружили ее:

– Что случилось, баба Зоя?

– Дед озорует, – всхлипнула она. – Корову из сарая прогнал, изверг.

– А корову твою сдам на пункт! – закричал из-за двери тонкий хриплый голос. – У меня слово – камень!

– Муж, что ли?

– Не-ет! – испуганно отвечала она. – Это он выпимши.

Проскурин решительно забарабанил в дверь.

– Вот я те ноги переломаю, – пообещал голос. – Ступайте отсюдова, а то посажу. Я тут живу, это моя квартера! Постояльцев никого не пущу…

– Откуда он взялся?

– Он тут хозяин, сыночки, – вздохнула старуха. – И дом его, и сад.

– А твой дом где?

– А мой дом там. – Она показала на улицу. – Там майор живет, и сын его, и сноха с дочкой…

– Твоя сноха?

– Майора…

– Ничего не понимаю.

– Вы бутылочку ему поставьте, он и утихнет, – посоветовала соседка за забором. – Он ее каждый раз гоняет, добавить хочет…

– Так это в магазин бежать.

– А больше его ничем не взять.

Середа молча достал рубль.

– Чего же ты раньше молчала, баба Зоя? – проворчал Проскурин, собирая деньги.

Самосвал притормозил у ворот. И Петя сразу увидел девичью голову в кабине рядом с Воронцом.

– Леха, сгоняй в магазин. Тут хозяин объявился, бузит.

– Обижаешь, парень. – Воронец открыл дальнюю дверь, и Аня спрыгнула на землю. – Или я не за баранкой.

И вытащил бутылку из-под сиденья.

– …Да не Бéдово, а Бедóво, бедовая значит! Никого, значит, не боялись – бедовые потому. Где какой народ жил, такое и название. Трудовую знаешь? Это она теперь Трудовая, а ей название было Сучья Горка. А мы завсегда были бедовские… Это раньше, теперь один жмых остался. Дрянь народ. Сидят как мыши, за шкафом пьет, под одеялкой закусывает. А я с их смеюсь. Они у меня знаешь где? Все тут…

Худой, тщедушный дед страшно морщился, опрокинув стакан, и, как слепой, хлопал по столу в поисках папиросы. Середа принес дымящуюся картошку в мундире, все накинулись.