Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда

– Ты как думаешь – поступил?

– Откуда я знаю!

– Неужели не чувствуешь? А я чувствую, что поступила.

Она берет его ладонь, перебирает пальцы. Тень пробегает по ее лицу.

– Я как собака, все заранее чувствую…

Фонари горят на той стороне в деревьях, придавая зелени мертвенный оттенок. Булькая, стучится о набережную вода. Какое черное небо в августе!

Случалось ли вам в юности испытывать внезапное одиночество, когда вдруг сжимает душу необъяснимая тревога, и комок застревает в горле, и сердце бьется? Словно вы оказались на краю обрыва, и там, далеко внизу, замерещились будущие страдания и потери, и все-таки сладко, и так и манит прыгнуть!

– Катерина, у тебя так не бывает – тоска навалится ни с того ни с сего? – Он высвободил плечо, встряхнулся.

– Ты меня просто разлюбил.

– С тобой серьезно…

– Говори, говори! У меня тоже бывает. Особенно зимой, с утра, когда темно.

– А тут – на ровном месте. Накатит, потом отпустит. Может, я псих?

– Ты совсем не псих. Даже чересчур.

Он засмеялся. Они поднялись и пошли, обнявшись, и тогда стало видно, какой он длинный, сутулый слегка. Они целуются на пустынной набережной, он сгибается в три погибели.

Мокрый, злой, взъерошенный, вот он вертится под щитом, ускользая от соперника – Петя Карташов, третий номер. И игра у него не идет.

Площадку окружает проволочная сетка, осеняют молодые, уже сильные липы, им – за четверть века, они ровесницы стадиона. По красному вылинявшему настилу носятся рослые молодые люди, порхает оранжевый мяч. Немногочисленные зрители смотрят.

Там, в гуще игры, не затихая, течет схватка. Умело – так, чтобы не увидел судья, – толкаются, хватают за майку, бьют по рукам. Все, кажется, сделал Петя правильно – выцарапал мяч у защитника, продрался под кольцо, а – не попал. Тут же его и свалили, покрытие деревянное – падать больно.

В минутном перерыве он стоит вместе со всеми около тренера Чена, жадно дышит, вяло огрызается.

– У тебя, может, падучая, Карташов? Толкаться не умеешь? Я, как ни гляжу, ты все на полу чего-то ищешь. Деньги потерял?

Чен – кореец с иссиня-черными волосами, лицо непроницаемое, а слова все обидные, задевают.

– Терешкин, восьмого возьми по всей площадке. Они сейчас сдохнут, вон как воду хлебают…

Опять танцует Петя, слыша на затылке чужое горячее дыхание. Толкнули – устоял, придержали – вырвался, да еще локтем ткнул восьмого номера. Получил пас – и уже на полу.

– Судья, свистеть будешь? – не выдерживает Петя.

– Третьему номеру – предупреждение! – объявил судья.

Ему же. Скорей бы конец. Соперник еще два очка забросил. Терешкин украл мяч у ихнего центрового, водится, ждет, пока кто-нибудь освободится. Петя рванулся в сторону, выскочил из захвата, финт влево, разворот вправо – а бросок не вышел, восьмой успел полоснуть по руке.

Засвистел судья, не выдержал. Дал штрафные.

Петя долго собирается, стучит мячом в пол. Девчонки какие-то кричат, зашумел ветер, листья уронил на дощатый настил. Петя выдыхает, бросает. Мяч поплясал по дужке, замер – и свалился мимо корзины. И второй мимо. И третий. Чен тут же показывает замену.

Петя стоит в душевой. Ровно шумит вода. Азарт прошел, лицо у него пустое. Как только дверь хлопает, впуская возбужденные голоса, он плетется в раздевалку.

– Хоть бы фолы бросал не как козел…

Это – ему вслед.

Натягивает на мокрую шкуру рубаху и штаны и, швырнув в сумку форму, выскакивает на улицу, в боковую безлюдную аллею. Он шагает один, не торопится, сует в рот жевательную резинку. Под липами сумрачно, а редкие березы уже сияют ранней августовской желтизной.

Крюков разговаривает с клиентом.

– Ключ у вас финский. Хороший ключ. Один недостаток – заготовок к нему нет.

– Что же делать?

– Можно съездить в Финляндию. Или сменить замок. Кому что нравится.

Он никогда не горячится, объясняет терпеливо и обстоятельно, как все, что он делает, но легкое презрение чудится то ли в его голосе, то ли во взгляде. Некоторых это приводит в бешенство. Петя любит наблюдать за ним, в нем есть загадка. Майка с надписью обтягивает мощную грудь, руки штангиста и раннее брюшко. Рот прячется в тщательно подстриженной бороде. У него есть инженерский диплом, но он уже давно осел здесь, в мастерской на бульварах.

Откинув доску, он пропустил Петю за прилавок, попросил обождать.

Абажуры, статуэтки, дверные ручки, фарфор – весь хлам, который несут сюда чинить, заполнял каморку. Все это стояло, лежало, сохло и ждало своей очереди на полках, в тисках, на сверлильном станочке. Живого места не было и на стенах, сплошь залепленных картинами. Тихо урчал вентилятор. Петя разглядывал огромную гравюру в темной раме с разбитым стеклом, изображавшую шлюпы на рейде.