Юрий Поляков - Перелетная элита

– Можно сказать, что это ваш сегодняшний ответ себе самому тогдашнему, автору хлестких повестей 80-х «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Апофегей»?

– Безусловно. Своего рода полемика писателя Полякова, отпраздновавшего свое 60-летие, с писателем Поляковым, только-только отметившим 33-летие. Кстати, я в романе и себя достаточно иронически изобразил, эдакий живчик ускорения, воплощающий то самое наивное самообольщение, неколебимую веру в завтрашний день только потому, что он завтрашний. В этой книге, думаю, многие узнают себя, начина с отцов Державы и грандов гласности. Подозреваю, это не улучшит моих с ними отношений.

– Наверное, не очень весело писать книгу с отрицательным главным героем?

– Я не сказал бы, что Скорятин отрицательный, скорее он «плохой-хороший человек», а такой типаж характерен для отечественной литературы. Как чаще всего бывает в жизни, в нем всего перемешалось – приспособленчество и талант, благородство и подлость. За свои победы он платил ту цену, какую с него требовало время. Но роман написан в традициях моего гротескного реализма, т. е. – с иронией.

– Вы сказали о разделенности тогдашней интеллигенции на лагеря. А сегодня российская литература более едина в своем потоке?

– К сожалению, разделение только усилилось. Прежде всего, колоссальный разрыв по уровню профессионализма. У нас сегодня рядом с действительно серьезными авторами гомонит туча ПИПов – персонифицированных издательских проектов. Одни делают свою ювелирную литературную работу, другие клепают на конвейере одноразовую книжную бижутерию. Почему-то именно ПИПы в основном и резвились на книжной ярмарке на Красной площади. Второй водораздел связан с системой ценностей. Одни опираются на русскую консервативную мысль, другие – на западные постмодернистские модели, а вместе с ними заимствуют пренебрежительно-скептическое отношение к стране, подарившей им великий язык. И там, и там есть люди более и менее одаренные. Ни космополитизм, ни патриотизм сами по себе успеха на литературном поприще не приносят. Успех приносит талант.

– Когда посмотришь на то, что у людей в руках в метро, усомнишься в ваших словах. Широкой публике, подозреваю, эти споры между направлениями не очень интересны, она читает массовое коммерческое чтиво.

– Это как в науке. Работают 30–50 лабораторий, и только одна-две совершают прорыв. В 30-е годы в СССР работали сотни писателей, они пребывали в сложных отношениях, полемизировали, ругались, а то и строчили доносы на коллег. Из всего этого многообразия имен по большому счету осталось не больше десятка – Шолохов, Алексей Толстой, Леонов, Булгаков, Ильф и Петров, Катаев… Ну, вы сами можете продолжить. Перестройка в этом смысле дала очень мало. Работая над романом, я много перечитал, пересмотрел… 90 процентов из того, что в ту пору увлекало людей, сейчас читать просто невозможно. Политическая острота ушла, а художественности, оказывается, и не было. Плохая литература устаревает мгновенно, хорошая живет долго, великая – вечно.

– Но все-таки один-два гения где-то рядом с нами сегодня ходят?

– Эпоха, которую мы доживаем, – это все еще эра Русской революции. Никто не знает, кого предпочтет время. Почему из двух, равнозначных для современников, авторов одного потомки забывают, а второго зачитывают до дыр? Почему останки одних праведников нетленны, а кости других не отличишь от грешного праха? В 60-е, когда начинал Владимир Богомолов, и даже в 70-е, когда он написал роман «В августе сорок четвертого», мог ли кто-то подумать, что именно он станет самым читаемым писателем-фронтовиком? Премии дают за одни книги-фильмы, а читают-смотрят потом другие. Каким улюлюканьем встретили картину «Москва слезам не верит»! Говорили: что за дурацкий гибрид любовного романа с производственным! Итог известен.

– Прежде все-таки была хотя бы одна объединяющая фигура – Солженицын.

– Солженицын, извините, никогда не был объединяющей фигурой. Наоборот, разъединяющей. Не случайно его похороны оказались на редкость малолюдны. Шолохов почти сразу уловил: автору «Денисовича» собственная писательская судьба дороже судьбы Отечества. Солженицын отомстил – гальванизировал старую сплетню о том, что «Тихий Дон» – плагиат. Кстати, писатель, призывавший жить не по лжи, даже не подумал извиниться, когда была найдена, наконец, рукопись первой части «Тихого Дона» и даже злопыхатели признали свою неправоту. Сейчас парадоксальная ситуация: если власть в советский период с Солженицыным боролась, то теперь насаждает, как картошку. Мне всегда больше нравились дикорастущие писатели.