Вячеслав Пьецух - Революционные этюды

– А все-таки, Семен, жили мы прежде весело, даже несмотря на молодцев из ЧК. Потом, ты же не станешь отрицать, что благодаря ордену коммунистов бедняцкая Россия превратилась в мощную индустриальную державу, которой боялись все?..

– Этого я отрицать не стану. Действительно, за счет неимоверных народных жертв удалось построить могущественное военное государство, да только это было искусственное создание, которому долго не протянуть. Ведь что его питало: баллады, рабский труд, распределение по минимуму, животный страх и слепая вера в грядущий день. На такой пище далеко не уедешь, а если и уедешь, то не туда. В результате до такой степени мы заехали не туда, что даже самые умные из вождей вели себя как последние дураки: ну зачем Сталину потребовалось дело врачей, если страна и так была насмерть запугана? зачем Андропов устраивал облавы в кинотеатрах? или вот Бухарин занимался литературной критикой – а зачем?!

– И все-таки мне не совсем понятно, почему дала сбой довольно простая логическая цепочка: за точку отсчета берем учение Маркса-Ленина, из которого вытекает социалистическая революция, из которой вытекает общественная собственность на средства производства, из которой вытекает радостный труд во имя общественного блага, из которого вытекает процветание и вообще…

– Я тебе предлагаю другую логическую цепочку: немцы выдумали теорию о перерастании капиталистической формации в социалистическую, но отнюдь не имели в виду Россию; русская несусветная молодежь решила во что бы то ни стало перевести эту теорию в область практики и добилась-таки своего, потому что у нас можно добиться чего угодно; впрочем, сразу стало ясно, что новый строй нежизнеспособен, потому что ориентирован на заурядность и слабака; поэтому пришлось запугать население бессмысленными репрессиями, поработить крестьянство и ввести распределение по минимуму в городах; однако напуганный человек пороха не выдумает, порабощенное крестьянство только для вида будет ковыряться в земле, распределение по минимуму превращает производителя в паразита; итого, мы имеем инвалидную государственность, которая может существовать исключительно на спирту.

– Все это, может быть, и так, только при социализме трудящимся аккуратно платили деньги, а при рыночных отношениях Клавдия Ивановна из четвертой квартиры пенсии не видела с ноября.

– Платили, но не деньги, а такие квиточки, как бы фантики на обмен. Причем с этими фантиками еще намучаешься по очередям, да еще у тебя перед самым носом кончится туалетная бумага, или кошачья колбаса, или обувка на чугуне! Это уму непостижимо, какая должна быть экономика, чтобы граждане с фантиками в кармане, в рабочее время, несколько часов торчали в очереди за обувкой на чугуне!

– Как ты хочешь, а мне все-таки не нравится этот демократический, жлобский строй.

– И мне не нравится! Только лучше жлобская демократия, чем мертвое царство первых секретарей…

Уже кончен ужин, уже за окном дотлели остатки дня, а Бычков с Замутенковой все говорят, говорят, и в глазах у них светятся огоньки, веселые такие, как зеленые фонарики у такси.

На этот манер они прожили много лет, тревожных, переменчивых, но явного праздничного оттенка, и все бы хорошо, если бы с Бычковым опять не случился идейный переворот. Он вообще был человек жалостливый и не мог без горловых спазмов видеть бездомных собак, побродяжек, инвалидов на костылях, а тут проходу не стало от нищих старушек, пошли взаимные неплатежи и шахтерские голодовки, уже начали постреливать среди бела дня, – одним словом, Бычков скоро разочаровался в рыночной экономике и примате гражданских прав. Его, разумеется, угнетали и вопросы личного порядка, например, почему меняются жены и Бог не дает детей, однако взаимные неплатежи почему-то неизменно выходили на первый план.

Как нарочно, в эту переломную пору случай свел его с известной московской кактусисткой Ириной Вавич, женщиной совсем еще молодой, и между ними возникло чувство, похожее на остро развивающуюся болезнь, так что и двух месяцев не прошло, как они навострились идти к венцу. Невообразимо тяжело было расставаться с Замутенковой, которую Семен по-прежнему обожал, но привязанность новая оказалась намного сильнее старой, и Бычков решился на третий брак.

Весь день они проводили вместе, так как Ирина была человеком свободной профессии и сам собой рассосался научно-исследовательский институт, в котором служил Бычков. Семен обычно поднимался с третьими петухами, мыл посуду, готовил завтрак, и когда его новая половина вылезала из ванной комнаты, на кухонном столе уже дымились пельмени под горчичным соусом, или омлет по-итальянски, или тушеная капуста с колбасками, или еще что-нибудь, приготовленное с душой. После завтрака Ирина приводила себя в порядок и садилась за телефон, а Бычков день-деньской читал, лежа на диване, если не смотрел телевизор и не таскался по магазинам, причем ему настолько понравилось такое времяпрепровождение, что он решил: настали лучшие годы жизни. По вечерам они садились на кухне пить чай, и Бычков по своему обыкновению заводил: