Исайя Берлин - Философия свободы. Европа

Мильерана, принявшего должность в «буржуазной» французской администрации, Интернационал проклял; тем не менее сама возможность ситуации, когда буржуазные партии готовы откупаться от своих противников, льстила самолюбию его членов и свидетельствовала об укреплении сил рабочей оппозиции.

Я не стану рассматривать здесь историю ХХ в.; лучшее ее описание в сравнении с пророчествами Маркса приведено в работе замечательного мыслителя, ныне покойного Джона Стрэчи. В книге «Современный капитализм» [283], одном из последних своих трудов, он подверг критике тезис Маркса о том, что конкуренция между капиталистами заставляла их понижать плату рабочим до предельно низкого уровня. Стрэчи доказывает, что это неверно: были взаимные уступки; магнаты, которых Маркс считал непреклонными, оказались учениками Мейнара Кейнса и успешно предотвратили окончательный кризис, по мнению Маркса, неизбежно надвигавшийся на западное общество. Собственные рассуждения Маркса о труде и заработной плате, отличавшиеся от рассуждений Лассаля, но схожие с ним, по крайней мере, в предположении, что некие объективные силы вынуждают капиталистов извлекать максимальную добавочную стоимость из труда, оказались ошибкой. Маркс явно переоценил негибкость, глупость, а возможно, и истинную силу военно-промышленного комплекса, против которого предостерегали такие разные политические деятели, как Бургхардт и Милльс Райт. Уступки профсоюзам, радикальное социальное законодательство, введенное Ллойд Джорджем в Англии и Франклином Рузвельтом в США, прогрессивная социальная политика в Скандинавии и «государство всеобщего благоденствия» Англия, кейнсианская и посткейнсианская экономическая политика попросту противоречили прогнозам Маркса. Множество ошибок сделал Советский Союз; их причина — не макиавеллизм государственных деятелей, как обычно полагают, и не простой оппортунизм, а чересчур буквальное истолкование марксистских анализов мировой экономической жизни, с последующими просчетами — относительно Германии в 1930-х гг., относительно Европы в конце 1940-х и относительно Азии и Африки. Можно доказать, что, если бы марксизм не существовал или не имел такой силы, буржуазные демократии не могли бы действовать так же эффективно. Если это верно, то неожиданный изгиб диалектики, по которому марксизм выработал свои собственные антитела, — интересная тема для исследования по исторической социологии.

Всем известно, что настоящий успех Марксовы стратегии имели не в промышленно развитых странах, а в обществах, им противоположных, то есть в экономически отсталых регионах, там, где формировалось поле для эксплуатации развитыми странами. Речь идет о России, Испании, Китае, о государствах Азии, Африки, а затем — о Кубе. Не кто иной, как Бакунин, чьи убеждения Маркс презирал, полагал, что революцию, в которую они оба с Марксом верили, — единственное средство, которое разрушит существующую систему полностью и приведет человечество в новый мир, — могут совершить только люди отчаянные, по-настоящему порвавшие со всем и не связанные интересами и чувствами с миром, который задумали разрушить. Поэтому Бакунин считал марксистскую концепцию организованной партии буржуазной по духу; серьезные, сознательные рабочие со сложившимися взглядами, регулярно получающие плату и содержащие семью, могут объединиться в партийную организацию под разумным руководством («педантократия» Бакунина), но каждый из них подумает дважды перед тем, как крушить общество, которое в конце концов обеспечило его работой, образованием, а главное, политической силой. По мнению Бакунина, настоящими революционерами могут быть только люди, лишенные или никогда не имевшие прав, не получившие ничего от развития своего общества, — одним словом, те, кому в любом случае нечего терять. Следовательно, отсталые и развивающиеся страны имеют больше революционных перспектив, чем промышленно развитые государства с иерархически организованными обществами. Угнетенные, неорганизованные, темные, неграмотные крестьяне, где бы они ни жили, — в России, на Балканах, в Италии или в Испании, — ничего не ждали от государства, буржуазии или индустриального развития; они были фактически отверженным классом, подобно преступникам и бродягам, опускающимся все ниже и ниже. В конце XIX в. крестьяне намного больше, чем рабочие, подходили под определение низшего класса, которому «нечего терять, кроме своих цепей»; ситуация по сравнению с 1830-ми и 1840-ми гг. сильно изменилась.