Исайя Берлин - Философия свободы. Европа

Невозможно переоценить политические последствия этих выводов. Маркс показал озлобленным, бедным, угнетенным рабочим их врага — буржуя, капиталиста-эксплуататора. Он призывал униженных к священной войне, давая им не только надежду, но и конкретные руководства к действию. Это не призывы к самообразованию (как у Конта) или к давлению на власть в рамках законности (как рекомендовали Милль и либералы). Отныне рабочие видели впереди не туманное блаженство будущей жизни в награду за страдания в этой (как сулила им церковь), а беспощадную и кровопролитную войну, в которой будут и страшные битвы, и поражения, и смерть, но которая рано или поздно закончится победой, ибо так предрешено изначально.

Раньше, до Маркса никто такого не слышал. Прудон, проповедовавший схожие идеи, питал слишком сильную ненависть ко всякой централизации и потому выступал против организованной деятельности; для Маркса же, как для Бисмарка, было ясно, что силе можно противопоставить лишь силу. А в современном Марксу обществе силой оказалась бы массовая организация, насчитывающая как можно больше членов, способных сражаться и политическими, и военными методами, выдерживать и отражать натиск. Цель борьбы — уничтожить все институции врага, а добиться этой цели можно лишь насильственным путем, то есть устроив революцию. При этом цели победителей могут быть и собственно политическими; Маркс (как и Бакунин) всегда считал государство инструментом угнетения, который нужно уничтожить, как только представится возможность. А вот методы борьбы должны быть именно политическими, ибо политическая борьба — главное оружие в современном мире (по крайней мере, в Европе): таким сделала его нынешняя фаза производственного процесса и классовой борьбы. Учение Маркса обеспечивало конкретную программу действий для рабочих и даже давало им новое миросозерцание, новый моральный кодекс, новую систему ценностей, которой можно было теперь измерять все, что исходило из других источников — христианской церкви, либерального атеизма, национализма, словом, из всех учений и систем, формирующих общественное мнение.

Здесь я хотел бы остановиться и рассмотреть это подробнее. Уникальное достижение Маркса состояло в том, что он рассек мир на две половины, причем сделал это еще более жестко, чем христианская религия, делившая всех людей на верных христиан и язычников. Начиная, пожалуй, с древнегреческих стоиков в западном мире бытовало общее убеждение, что существуют некие ценности, общие для всех людей. И христиане, пытавшиеся обратить в свою веру язычников, и протестанты, противостоявшие католикам, твердо верили: любой человек, если только он умственно полноценен, способен понять любого другого человека, и если тот находится в заблуждении, его можно вразумить с помощью различных доводов, пусть даже в самых серьезных случаях для того, чтобы исцелить запутавшегося в ереси и иллюзиях, потребуются насилие, пытки или смерть, освобождающая душу несчастного еретика и дарующая ему сладостный свет неземного мира, который сияет равно для всех людей. Даже войны и революции проходили под знаком этой идеи; предполагалось, что противник рано или поздно сдастся, поняв, что для него же лучше признать поражение и согласиться на условия победителей, нежели сопротивляться, — ведь каждый разумный человек умеет определять, что для него хорошо, а что дурно. Аргументы, которыми воздействовали на противников, могли быть самыми разными — от универсальных духовных ценностей до научных фактов, но общая идея оставалась неизменной: между людьми всегда возможен контакт. Даже террор и насилие имели целью (по крайней мере — в теории) склонить людей на сторону тех, кто террор производил; прямому же уничтожению подлежали немногие — неизлечимо больные, фанатики, сумасшедшие.

Однако если принять теорию классовой борьбы, концепция эта окажется неверной. Если мою личность и мировоззрение полностью формирует моя принадлежность к определенному классу, если все действия диктуются его интересами, а он борется с остальными классами за выживание, то я просто не в силах посмотреть на мир глазами другого класса, без уничтожения которого не выживет мой собственный класс. Человек — то, чем его делает положение его класса в истории, следовательно, ему просто не понять тех, кто говорит от имени другого класса. Он может их выслушать, но будет переводить все слова на свой язык, укладывать их в свои схемы и поступать соответственно; таким образом, никакого контакта установить не удастся. А если это так, не стоит и пытаться объяснять другим их ошибки; бесполезно спорить с ними, бесполезно надеяться, что они поймут безнадежность своего положения, осознают, что приговорены к гибели самой историей, и, сложив оружие, спасут самих себя. Нелепо показывать им их собственное уродство, ведь это предполагает, как минимум, наличие общих критериев оценки и общей морали, а их по определению не существует, поскольку у каждого класса — своя собственная мораль.