Георг фон Вальвиц - Мистер Смит и рай земной. Изобретение благосостояния

Он был одарённый народный трибун, движимый чувством сострадания к рабочим в их бедствиях по всей Европе и отвращением ко всем реакционным режимам, особенно в России и в империи Габсбургов. Они скоро тоже перестали говорить с ним по-хорошему, с тех пор и до конца своей жизни Бакунин находился более или менее в бегах. Естественным местом пребывания для революционера в это время был Париж, куда он и приехал в 1844 году.

Как и в Берлине, в Париже философия Гегеля тоже была для всякого респектабельного революционера тем игольным ушком, через которое надо было как-то пролезть. Точнее говоря, не только философы, но и почти все другие гуманитарии были увлечены учением знаменитого берлинского профессора. Его система была великолепной, всеохватывающей и имела претензию дать ответы даже на самые безумные вопросы. То был радикальный разрыв с системами Просвещения, которые хотели установить логические порядки и вечные истины и которые больше интересовались бытием, нежели становлением, и поэтому упускали из виду динамику, присущую делам человеческим. Так Гегель всякую проблему укрыл покрывалом истории. Мировая история, на его взгляд, есть борьба противоположностей, при которой новое побеждает старое и растворяет его в себе. Она в постоянном движении, её прогресс неудержим и проявляется в катастрофах. С её пути отступают прежние формы, образы, ставшие бесполезными, пустые понятия. История обладает вечно беспокойным сердцем, «всемирная история не есть арена счастья. Периоды счастья являются в ней пустыми листами» [36]. Действительность есть вечное превращение, разумность которого можно усмотреть лишь впоследствии, и она не заботится о проигравших в этом всепоглощающем прогрессе. В итоге всё что угодно (и, как говорят его критики, ничто не) поддаётся пониманию с помощью этой исторической концепции из тезы, антитезы и синтеза.

Тем не менее цель истории ясна: примирение с самой собой, большой синтез, в котором движение мирового духа приходит в состояние покоя. Но как выглядит конец истории? Гегель не размышляет об образе будущего, это предоставлено его ученикам. Но ему, чья юность пришлась на то время, когда Наполеон держал всех в напряжении, ясно, что в конце может устоять лишь государство, в котором власть и право сходятся вместе. Власть даёт право, и таким образом победители Наполеона – в своём праве, как он сам был в праве до тех пор, пока господствовал на полях сражений Европы.

Тяжёлые, честные, но зачастую запутанные мысли. Система Гегеля была попыткой понять действительность как нечто динамичное, пребывающее в постоянном движении. Статичные системы его предшественников были ему скучны. Но всё же это была система, в которую он хотел втиснуть мир, пусть это было и достаточно просторное одеяние. Но всякая система есть самонадеянность, ибо кто хочет охватить всё, может только потерпеть поражение в этой амбициозной попытке. Гегель намеревался понять всё происходящее, отождествляя действительное с абстрактным. Тем самым он давал в руки своим ученикам, которым недоставало его блеска и глубины, громкий словесный аппарат, с которым можно было оправдать всё, власть и насилие, Бога и свободу, государство и искусство. Интеллектуалы Европы были увлечены системой, с которой можно позволить себе всё – гигантская арена для образованных сословий.

Вот через это игольное ушко должен был пролезть и бедный Бакунин, если хотел что-то значить в бурлящем, развивающемся Париже. Там картина мира была сравнительно ясна: с Сен-Симоном историю человечества можно было постичь как классовую борьбу. Гегель дал теоретическую надстройку, почему революция была правильной. Ввиду неприемлемого положения вещей в Европе революция должна была явиться и дать возникнуть общественной форме, которая базируется не на собственности, алчности, неравенстве и подавлении, а на чём-то противоположном. Вооруженный этим теоретическим аппаратом, Бакунин посвятил остаток жизни тому, чтобы приблизить революцию.

В 1844 году он познакомился в Париже с Карлом Марксом. Он уважал его, но по-настоящему они не сблизились, как вспоминал об этом позднее Бакунин: «Именно в эту эпоху он выработал первые основания своей нынешней системы. Мы виделись довольно часто, так как я весьма уважал его за науку и страстную и серьезную приверженность делу пролетариата, хотя и постоянно смешанную с личным тщеславием. Я с жадностью искал разговоров с ним, всегда поучительных и возвышенных, когда они не вдохновлялись мелочной злобой, то, что случалось, увы, слишком часто» [37]. Однако мнение об учёности Маркса он считал преувеличенным, для Бакунина важнее были дела и человечность. Маркс «портит работников, делая из них резонёров. То же самое теоретическое сумасшествие и неудовлетворенное, недовольное собою самодовольствие» [38].