Владимир Селиверстов - Поколения ВШЭ. Учителя об учителях

Я пошел на кафедру истории зарубежной философии. Я бы сказал, что это была аристократическая кафедра: там нельзя было работать, если ты не знал нескольких языков. Поэтому туда приходили не совсем случайные и преимущественно интересные люди.

Там был такой цветник учителей, какого сейчас, наверное, и не может быть. Прежде всего, это люди, которых факультет приглашал читать спецкурсы. Их нельзя было взять в штат, потому что они были неортодоксальны, но можно было пригласить читать студентам курсы.

Например, нам читал спецкурс Мераб Мамардашвили – знаменитый философ мирового масштаба. Это был его первый спецкурс – поэтому не только нам, но и ему было интересно. Он читал про экзистенциализм, про феноменологию духа – то есть темы были не совсем обычные. И это, конечно, произвело на меня огромное впечатление. Надо учесть, что у него и стиль был особенный: стиль свободного разговора. Он писал не так блестяще, как преподавал. А преподавал он так: клал диктофончик – тогда это еще была редкость, – трубочку набивал табаком, садился и начинал неспешно рассуждать. Для тех времен такой европейский стиль размышления был непривычен. Девушки просто падали в обморок от восторга. Это было очень интересно – невероятной интенсивности мысль, обращенная к ученикам. Правда, было трудно, потому что он не делал скидок для студентов. Он размышлял так, как будто с коллегами говорил. Я в то время ездил в Москву из Мытищ. Вставать надо было рано утром и ехать далеко, а спецкурс начинался довольно рано. Время от времени я отключался, но помню, что в полусне я записывал интересные вещи, и это шло прямо куда-то в глубины. Я и сейчас помню эти конспекты. Правда, потом был конфликт с руководством, и он ушел, но я до сих пор помню эти лекции.

У нас преподавал и Александр Моисеевич Пятигорский. Он индийскую философию читал – это тоже было потрясение. Мы даже плохо понимали, что он здешний, наш, московский: у него была смуглая восточная внешность, браслет на руке, глаз косил немножко. Он ходил в свитере, рассуждал об индийской духовности – мы были почти загипнотизированы. Нелли Васильевна Мотрошилова читала – тогда было активное начало ее преподавательской деятельности. Она была и остается блестящим педагогом.

Юрий Николаевич Давыдов, Юрий Мефодьевич Бородай, да и Александр Александрович Зиновьев нам лекции читал. Я думаю, что в то время почти все более-менее заметные мыслители так или иначе на факультете присутствовали. Это продолжалось до начала 70-х, когда уже пошли разные конфликты и разборки. А нам повезло – мы попали в волну, когда можно было безнаказанно заниматься тем, что нам было интересно.

Сама кафедра истории зарубежной философии тоже была очень сильной. Ею тогда руководил Юрий Константинович Мельвиль, человек очень необычный. Внешне он был такой аристократический, западный и западного стиля мышления придерживался. Это фигура во многом загадочная – я думаю, про него еще напишут. Интересным было не столько его педагогическое мастерство, сколько сам тип личности. На сером советском фоне это производило впечатление. К тому же он был виртуозный администратор. Юрий Константинович Мельвиль был человеком известным и уважаемым в советских верхах, поэтому он так сумел отгородить свою кафедру, что ему не мешали подбирать себе интересных сотрудников. Он умел их защитить и встроить в систему. До этого, кстати, кафедрой руководил Теодор Ильич Ойзерман, здравствующий и успешно работающий и сейчас, хотя ему скоро исполнится сто лет. Интересно, что самые свои любопытные вещи он написал в годы перестройки. Он тоже был очень нетипичным человеком. Вошел в советский истеблишмент очень высокого ранга, дружил с Косыгиным и был настроен на определенную модернизацию. Это был такой стиль коммунизма с человеческим лицом. Не скажу, что здесь присутствовал либерализм, но профессионализм – безусловно.

На этой кафедре работали уже мои непосредственные учителя. Сначала я увлекся индийской, а потом античной философией. Античности меня учил Арсений Николаевич Чанышев – он меня вел со студенческих до аспирантских лет. Очень необычный был человек. Он уже на грани диссидентства стоял, общался с кругами соответствующими.

Чанышев был поэт, писал стихи под псевдонимом Арсений Прохожий. И вообще, он был фигурой полубогемной, что тоже студентов привлекало. Внешне он был немножко похож на Эйнштейна – растрепанный, в свитере, поэт, участник всяких кружков необычных, большой донжуан. Он не столько непосредственно учил, сколько позволял заниматься своими делами. Помогал с литературой, конечно, советовал, что почитать. Хотя можно сказать, что прямое учительство тоже было, потому что – повторяю – шла еще и другая, параллельная жизнь. Одно дело – лекции, другое дело – кружок студентов. Мы – нас пять человек было – собирались, Чанышев нас сажал вокруг себя, читал вслух «Метафизику» Аристотеля, комментировал, обсуждал ее с нами. И вот это было реальное образование. Я сейчас думаю, что надо бы поменьше поточных лекций читать, но побольше маленьких групп создавать, которые работают на определенную задачу. Тут важно, чтобы учеников был какой-то кворум – «не меньше числа граций, не больше числа муз». Это было бы оптимально. И вот этот семинарчик длился, наверное, года полтора. Он очень много дал мне, гораздо больше, чем некоторые лекции.