Роберт Каплан - Политика воина

Тем временем в Китае давление со стороны растущего городского среднего класса ведет к расширению демократии, порождающей насилие и этнический сепаратизм, осложненные нехваткой ресурсов. Тем не менее глобализация торжествует, хотя и сопровождается мощной обратной реакцией в виде популистских движений, распространившихся по всему миру. С другой стороны, богатые высокотехнологичные метроплексы, в которых тон задают глобальные корпорации со своей собственной политикой внешней торговли, становятся характерным явлением для юго-восточного Китая, Сингапура, реки Меконг, тихоокеанского Северо-Запада, Каталонии и других регионов [3]. Большой Бейрут, Большой Сан-Паулу и индийский Бангалор – процветающие города-государства, однако испытывающие трудности из-за большого количества бедноты. Власть корпораций и обитателей трущоб усиливается, власть традиционного государства ослабевает. Но в России, Китае, Индии, Пакистане и других местах государство дает им отпор, проводя безответственную политику и принимая программы вооружений.

В Соединенных Штатах самый сложный вопрос – не экономический спад, наступающий после многих лет беспрецедентного процветания, а напряженные отношения с Мексикой, возникающие в результате процветания и демократизации. Мексика становится гораздо демократичнее, но там по-прежнему царит беззаконие и не решаются проблемы с бедностью. Поскольку в Мексике демократия, Соединенные Штаты вынуждены относиться к соседней стране как к равной, хотя законно избранное мексиканское правительство, уступая популистскому нажиму, выдвигает требования, которые Соединенные Штаты не могут удовлетворить. Два чрезвычайно неравных общества интегрируются с головокружительной скоростью. В долгосрочной перспективе это позитивный процесс, но в краткосрочной ситуация становится кризисной и по обе стороны границы возникают волнения. Все проблемы объединяющегося мира, позитивные и негативные, креативные и деструктивные, включая демократизацию и столкновение цивилизаций, проявляются в этой бурной исторической консолидации Мексики и США.

В Черной Африке, наряду с некоторыми частями Ближнего Востока и Южной Азии, где до 2050 г. предполагается самый значительный прирост населения, силовые конфликты определяют ход событий так же, как в Европе XX в. [4]. В то же время распространение анархии в развивающихся странах оказывает давление на мировые элиты в сторону укрепления и расширения международных институтов. Мировое правление становится реальностью, но это не ведет к формированию мирового правительства. Левиафан, возникающий из тумана всех войн, хаоса и наглухо закрытых зон процветания, все еще слабый и несовершенный. Тем не менее раньше ничего подобного не существовало.

XXI в. оказывается почти таким же жестоким, как и XX. Из-за исчезновения национальных государств, расцвета городов-государств и множества перекрывающихся и неформальных суверенных образований торжествует мягкий феодализм. Но, поскольку большее количество лучше организованных международных институтов расширяет масштаб наказания несправедливости, разрыв между моралью «для внутреннего употребления» и моралью для международных отношений сокращается. Этот мир не менее, но и не более единый, чем древняя Персидская империя. Чем внимательнее мы всматриваемся в Античность, тем больше узнаем об этом новом мире.

Шумерские города-государства 3-го тысячелетия до н. э. в Месопотамии, ранняя империя Маурьев IV в. до н. э. в Индии, ранняя империя Хань II в. до н. э. в Китае – все это примеры политических систем, в которых разнообразные и разбросанные территории эффективно взаимодействовали друг с другом благодаря торговле и политическим альянсам, что позволяло регламентировать поведение и устанавливать схожие нравственные стандарты [5]. Вместо raison d’état там существовали raison de systéme [9]  Системные соображения ( фр .). – убеждение, что работающая система представляет собой высшую форму нравственности, поскольку альтернативой ей является хаос. Страх насильственной смерти, как позже объяснит Гоббс, заставлял людей отказываться от части своей свободы ради порядка, что приводило к весьма слабому и смутному империализму.

Древние шумеры, в отличие от Египта с его фараонами, не создали единой империи. У них существовали по крайней мере двенадцать независимых укрепленных городов на юге Месопотамии, близ Персидского залива, – Ур, Киш, Урук, Ниппур, Лагаш и др., каждый со своими особенностями, коммерческой жизнью, своим правителем и стратегическими интересами. Объединяли их общая культура и язык. Возникали неизбежные споры по поводу воды, земли и правил торговли. Но решением проблемы оказался не абсолютизм, как в Египте, и не полная независимость, существовавшая в отношениях между шумерами и соседними с ними народами, а система, которую можно назвать гегемонией. Один город-государство, наиболее могущественный, выступал посредником в решении споров между другими до тех пор, пока его могущество не оказывалось в тени другого города-государства, который и становился гегемоном. С 2800 до 2500 г. до н. э. за лидерство боролись Киш, Урук, Ур и Лагаш. Хотя конкуренция со временем ослабила шумеров, которых впоследствии завоевали соседние государства Элам и Аккад, у них тем не менее была работающая система, позволявшая сохранять единство и при этом дававшая каждому городу-государству значительную степень суверенитета.