Мерле Карусо: Вживленные в Эстонию

Когда я родилась, мать с отцом разошлись.

Кади. У меня отец тоже очень странный человек. Пьет постоянно. Когда напьется, то и мать должна тут же напиваться. Когда мать с ним не выпивает, сразу колотит маму. У отца тоже было трудное детство. Он в детстве, при русской власти, жил в детдоме.

Потом был разок в тюрьме, не помню уж, кажется три-четыре года. До того, как я родилась. Это мамуля мне говорила.

Отец ходит на работу где-то в Кейла. В основном на случайных заработках. Строит, сносит — ну, такая, в общем, работа.

Аннели. У меня сводная сестра. Катя Макарова. Ей одиннадцать лет. Наш родной отец… не знаю, у Кати сейчас нет родного отца. Мама не выдает, кто наш настоящий отец и где бы он мог быть. Мать знает. Сказала мне, соврала, небось, что он в тюрьме сидел, я ей не верю, не сидел он. Мне бы быть Николаевой, а мать хотела, чтоб я была Самедова.

Юри. Про отца не знаю. Мать говорила, что Коля его зовут. Не знаю, не знаю. Ничего не помню, даже фотографию его я не видел. Умер, может, или что с ним — совсем не знаю. Хотелось, чтоб дед еще был жив, тогда по сей день и жил бы у деда…

Мы с ним такие 10-километровые походы совершали всякий раз, по грибы ходили, много всегда собирали. Ягоды тоже собирали. Обратно идти у меня уже сил не было. Обратный путь я обычно проделывал, сидя у деда на плечах, там и засыпал. Всегда.

Рейго исполняет песню про лягушку.

Эва. Я вот о чем стала думать — теперь как-то особенно это усиливается — ну, родишь ты на свет ребенка — а что это все значит.

Эркки. Когда сестренку родишь, то у тебя толстое пузо будет, сказал Рейго.

Рээлика. А эти разговоры отсюда дальше тоже пойдут? Я окна волостной управы камнями перебила. Как-то стукнуло в голову, мол, чего-то я давно уже гадостей не вытворяла. Вот и собралась, все кругом спрашивают, куда это, мол, я. А вот пойду-ка да погляжу, чё бы такого сделать, хо-ре? Оля, Мадис, Кристийна, Марина, Юри, Таниель, Сильвер, Прийт были… Как увидели, что я бросила — так мы же не монашки какие, — тоже стали кидаться. Вот мы и перебили все окна волостной управы.

Я как следует нашкодила здесь, устанете про все слушать.

Кади. Я здесь уже довольно давно. Больше двух лет. Сказали — месяц только, но теперь уже я привыкла.

Вначале дала воспитателям себе на голову сесть, теперь уже нет. Огрызаюсь, всегда повод нахожу, чтоб тут же прекословить. Подальше их посылаю. Потом друг у друга прощения просим.

О детдомовской семье и сказать ничего не сумею. Вещи, все, что есть, тут же тебе поломают. Иногда те, кто постарше, обижают, иногда и нет, да и защищаться я уже научилась, как следует.

Каур. Мальчик, побитый жизнью, признавался: «Между тем, сильно меня били». Потому, что… ну, не знаю, я всегда прекословил, нервы так сдали, что не знаю впрямь. Я такой был, что, если кто ко мне пристает, то я всегда НАПАДАЮ на него. Потому вот. По-всякому ко мне придираются — Очкарик, и не знаю, что там все еще. В сущности, не всегда же я вот первым начинаю. Они заладили, что я начинаю, я начинаю… В Хайба ненавидят меня почти… все. Здесь, в деревеньке, они меня за психа считают, но я не псих. Я вообще никого не хочу калечить. Лишь бы другие меня не трогали. Потому.

Это уже третий год, как я здесь.

Аннели. Была у меня тут ссора одна, некоторые ребята, тут, в детдоме, о моей маме плохо отзывались. И об отце тоже. (Вздыхает.) Тогда я как бы внимания не обращаю. Говорю им: а вот хорошо тебе, если и к твоей матери тоже станут так же цепляться, как бы ты сам поступил? Ничего не отвечают.

С мальчишками мне играть не хочется, а с девчонками хочу. Больше всего, ну, прямо до ужаса, я одного мальчишку боюсь. Если воспитательницы нет, а он приходит в нашу семью — чего-то там, скажем, делать ему нужно, я сразу же в комнату ухожу, не хочу я.

Кади. Тут психолог один был, она писала, мы говорили, иногда рисовали тоже. Хорошая тетка была. У нас уроки терапии иногда тоже бывали, музыка тихо играла, и мужик там, с таким приятным тихим голосом, разговаривал. А я себе взяла за моду всякий раз уснуть, когда он говорит.