Сергей Орлов - Неизвестная Раневская

– Ну что такое?! Леночка, их хорошая знакомая, и какое-то безобразие.

В общем, она очень рассердилась на Кошеверову.

Ни Черкасовы, ни Гарины, ни Москвин с Кошеверовой не бросили отца, когда он был космополитом, и общались с ним, а так далеко не все поступали. Поэтому мы это очень ценили.

А потом с Раневской поссорилась моя мама из-за Кошеверовой. Мама Раневскую недолюбливала. И после какой-то болезни Фаина Георгиевна сказала, что хочет пожить в Комарове у Надежды Николаевны зимой и что для Нади это даже хорошо, потому что она, Раневская, будет покупать и привозить дрова. А мама, которая была очень нравная такая, сердитая, она вдруг решила сорваться на Фаине, она раздражена была – может быть, это были годы космополитизма, но скорее всего, позже – мы уже в Москве были. И она на нее закричала:

– Как вам не стыдно, вы приписываете Наде неприличные какие-то интенции, что она из выгоды будет вам сдавать дачу, она приличный человек, а вы говорите о ней, как о девке с базара! − и т. д.

Фаина чрезвычайно удивилась. И вот, сколько я ее помню, еще лет 30 она спрашивала у меня всегда:

– На-на-на-натали, ну т-ты объясни, что Верочка от меня хотела?

Я могла только ей говорить: «Фаиночка, я не знаю, что она хотела, я знаю, что она всегда кричит, а вы все этого не понимаете». Потому что мама с ними держалась как гранд-дама, во всяком случае очень хорошо держалась, и когда я плакала, кричала: «Спасите, на меня мама много кричит!» (ну, тогда так было), то они все удивлялись, кроме Нади. Надя умная была и понимала, и Хеся тоже. А Фаина нет. Она в чем-то была очень наивной. Ей казалось – Верочка такая вежливая, воспитанная, светская в каком-то роде. И когда она их приглашает, и сама среди этих шкафиков, мебели, и все так уютно и красиво. Фаина просто не могла поверить, что в том мамином крике ничего нет, кроме истерики. Но так и было. Причем Гарины маму убеждали, что она не права, она объясняла Эрасту, почему так, потом поссорилась с ними, это была совершенно бесконечная история.

Мы уже не жили в Ленинграде, и я не могла все это видеть как следует. Я вышла замуж за литовца и довольно много лет приезжала и в Москву, и в Ленинград, хотя жила в Литве. Потом, когда я вернулась в Москву, то бывала у старенькой совсем Фаины Георгиевны, в 70-х годах, в Южинском уже. Но от мамы я скрывала, что хожу туда. Считалось, что я предаю ее.

И мы разговаривали, а Фаина опять свое:

– Наталья, объясни, что Верочка от меня хотела?…

Поскольку я вырос в актерской семье, для меня встреча с исполнителями тех или иных ролей не представляла какого-то особого события. Ну, приходили к нам артисты, те, которых я видел на сцене. Бывало так: я только что смотрел спектакль «Незабываемый 1919 год», где роль Ленина играл Константин Скоробогатов, а после окончания спектакля я уже называл его дядей Костей или Константином Васильевичем. Для меня актеры были живыми, реальными людьми, а не теми персонажами, в образе которых они представали пред нами на сцене или на экране. Так же было и с Раневской. Наша первая встреча произошла вскоре после выхода фильма «У них есть Родина», где она играла омерзительную фрау Вурст, у которой работает одна из советских девочек, попавших в Германию. Поэтому встреча с ней у нас дома была для меня из серии «ну, пришла еще одна актриса». Но знаменательно то, что пришла она не одна.

Мы с мамой были дома вдвоем. И вдруг слышим чьи-то шаги по коридору, который вел к нашей квартире. Шаги и какие-то возбужденные голоса. Вернее, возбужденным был один голос – басовый такой, но, тем не менее, явно принадлежащий женщине, и два других – один глубокий, который успокаивал и в то же время упрекал, и другой, еще более высокий, довольно благородный. Раздался стук в дверь. Звонка у нас не было. Мама открыла, и в квартиру вошли: Анна Андреевна Ахматова, замечательная ленинградская балерина Татьяна Михайловна Вечеслова и Фаина Георгиевна Раневская.

Фаина Георгиевна своим совершенно невероятным голосом возмущалась, кричала:

– Фарисеи, обманщики, они всем все лгут!

Ахматова ей говорила:

– Фаина, ты не права! Фаина, это не повод, тем не менее, вести себя вот так неподобающе в церкви.