Нильс Торсен - Меланхолия гения. Ларс фон Триер. Жизнь, фильмы, фобии

Католицизм казался Ларсу фон Триеру более здоровой религией, чем протестантизм. Особенно ему по душе ритуал исповеди: он напоминает ему психоанализ, и вообще, как он говорит, «для твоего ментального здоровья полезно признаться в том, что ты убил дочку соседа, потому что признание значит, что ты уже на пути к выздоровлению».

Ему нравилось и то, что католицизм настолько буквален, что все нужно понимать прямо, а не символически. Когда в католической церкви зажжена красная лампа, в ней присутствует Святой Дух, и никак иначе. Папа стоит ближе к Богу, чем остальные люди, и никак иначе. Особенно ему нравились католические святые: они обеспечивали своего рода пантеизм и тем самым свободу выбора.

– Одно то, что ты можешь обращаться к разным святым с разными проблемами, уже хорошо. В протестантской церкви ты можешь обращаться только к одному, и то он никогда ничего не отвечает. Мне очень симпатично, что, вместо того чтобы все время говорить: «Ладно, ладно, понял, я грешник» – ты можешь сказать: «Ладно, ты вот говоришь, что я грешник… допустим, но я теперь хочу послушать альтернативное мнение ». И потом ты идешь к другому святому, к Деве Марии, например, и получаешь женскую точку зрения на вопрос. Если ты, например, считаешь, что Бог с тобой слишком строг, ты ей говоришь: «Слушай, ну неужели я действительно должен страдать целую вечность ?» – « Нет! » – отвечает она. «Так как же! – говоришь ты. – Вот Бог сказал». – «Ай, ну ты же знаешь Бога. Конечно ты не должен страдать целую вечность из-за такой ерунды».

Дома Триер более чем охотно дискутировал по вопросам католицизма с Сесилией, которая одобряла далеко не все в своей религии.

– Похоже было на то, что он просто хотел меня слушать. Проверить меня, чтобы понять, насколько сильно я верю. Говорил «да ты что, ты не понимаешь разницы между тем-то и тем-то», – смеется она. – Но я бы не сказала, что он пережил какое-то особенное религиозное возрождение, скорее это были поиски самоидентификации.

– Вас, наверное, часто спрашивали, каково было быть женой Ларса фон Триера?

– Ну да, потому что все считают, что если ты с ним живешь, то ты, наверное, тоже очень странная.

– Или очень выносливая…

– Люди считают его очень неприятным и невротичным человеком, что тоже является частью бренда. И да, это в нем есть, но в то же время в нем есть и столько всего другого.

– В чем самая большая разница между общими представлениями о Ларсе и тем Ларсом, которого вы знаете?

– В том, что в личной жизни он очень приятный человек. Он очень… уютный, что ли. Кроме того, в нем есть еще мещанская сторона, которая иногда кажется даже чересчур мещанской. Мы редко куда-то ходили, например, потому что он считал, что дома так хорошо, пусть лучше к нам приходят гости. Еще он мог спросить: «Нам не пора встретиться с твоей мамой?» – смеется она.

– Мы всегда были согласны во всем, что касается воспитания детей, здесь мы оба настроены на классические буржуазные ценности, для нас обоих важно, чтобы девочки хорошо учились и поступили потом в университет. После нашего развода девочки проводят у него каждые вторые выходные, и все договоренности выполнялись по часам. Эти выходные расписаны на годы вперед поминутно и внесены в еженедельник. Чтобы изменить хоть что-то, понадобятся долгие переговоры.

– Я боюсь, что у многих сложилось гораздо более драматическое представление о нем, вам так не кажется?

– Да, но не исключено, что он намеренно этому способствовал, – улыбается она. – Ну вот, теперь я разом уничтожу все плоды его стараний, сидя тут и рассказывая, что на самом деле он очень милый.

В один из поздненоябрьских дней после обеда я крадучись подхожу к пороховому складу. Я стучу в дверь и вижу, что Ларс фон Триер стоит внутри, у второй стеклянной двери, и смотрит на холм в сумерках. Мне разрешили сегодня присутствовать при последнем часе работы над сценарием, в которой режиссеру помогает Винка Видеманн, и я собираюсь быть тише воды ниже травы, когда передо мной приоткроется процесс создания фильма.

Прежде чем открыть передо мной стеклянную дверь, режиссер достает свой телефон и смотрит на часы.

– Смотри-ка, ты впервые пришел почти вовремя, – говорит он и отступает в сторону, чтобы я мог незаметно усесться в кожаное кресло.

Эти двое сегодня в последний раз работают над сценарием «Меланхолии»; когда они закончат, Триер на неделю запрется дома и перепишет все начисто. Винка Видеманн сидит в офисном кресле за горизонтом из безделушек и бумажных груд, высящихся на большом письменном столе фон Триера, и печатает на компьютере, пока режиссер важно прокладывает по полу разные маршруты.