Марина Зосимкина: Обратный счет. Книга третья из серии «Сказки мегаполиса»

чувствовала, знает каждая женщина, прошедшая через такое, а какая не

прошла, той и знать не надо. Тяжело. Тяжело, гадко, унизительно, стыдно…

Некоторые, сделав такое открытие, разводятся и потом в гордом

одиночестве поднимают детей, работая на двух работах и быстро поняв, что

личную жизнь теперь больше не устроить. Никогда. Нету времени, элементарно

нет на эту самую личную жизнь времени, если ты, конечно, нормальная мать, а

не шалава. Другие решают оставить все как есть и терпеть дальше. Надежда

решила остаться.

Во-первых, она боялась, что, если они с Кириллом разведутся, то

Андрюшина жизнь в детском социуме сделается трудной. Он будет чувствовать

ущербность рядом с теми детьми, у которых есть и мама, и папа, а Надя не

хотела, чтобы сын был ущербным. Во-вторых, ей перед ним было стыдно, и она

покрывала мужа, как преданная секретарша, лишь бы Андрейка ничего про

отца не заподозрил. Он и не заподозрил, Надя постаралась.

Кроме того, все взвесив, она решила, что ей самой нужен статус

замужней дамы. К разведенным относятся с жалостью, с насмешкой, с

подозрениями. Нехорошо относятся, иными словами.

И наконец, деньги, которые приносил в дом Кирилл, ей тоже были очень

нужны, и она оставляла все как есть еще и из-за денег. Уже окончательно

поняв, что за человек живет рядом с ней, она старалась вытянуть из него

побольше для себя и для сына. Но парадокс – с годами доходы Кирилла росли,

а его щедрость таяла. Он сделался расчетливым и своекорыстным, но Надя

постепенно обзавелась хорошей прочной шкурой и почти не обращала

внимания на его колкие комментарии, когда ей приходилось выклянчивать у

него очередную энную сумму. Она подозревала, что в семью он отдает даже не

половину. А возможно, что и не треть. Ну хоть столько.

И еще. Она любила мужа. Надя до сих пор его любила. И ничего не

могла с этим поделать. Сама себе она рисовалась практичной, циничной и

абсолютно не сентиментальной, но ничего не могла поделать с этим

подневольным чувством. А может, она тосковала по прошлому? По себе

молоденькой, девятнадцатилетней, по нему, которому только исполнилось

восемнадцать? Когда каждая встреча была обещанием, залогом бесконечной

радости и счастья. Никак не могла она забыть это головокружительное чувство,

она даже дышала тогда счастьем, потому что они вместе, потому что нашли

друг друга, потому что полюбили!..

Спустись на землю, Надя.

Спустил ее Кирилл.

– Ты специально так сделала, да? – начал он наезд, когда она

приблизилась к его койке на достаточно близкое расстояние. – Тебе что, трудно

было вчера сюда приехать? Какие такие у тебя могли быть срочные дела, когда

муж в больнице? Сына бы постыдилась, что ли!

«Ого, – подумала Надежда, – что это он сразу шарахнул бронебойными?

Так сильно не уверен в себе? Или, наоборот, так уверен?»

Она села поровнее на жестком больничном стуле, закинула ногу на ногу и

сказала, изо всех сил уговаривая себя не волноваться:

– Кирилл, – сказала она, – я вчера с Геннадием говорила. Помнишь

Геннадия? Кстати, там и ключи от машины нашлись.

Кирилл минуту смотрел на нее, не мигая, а затем, сорвавшись с подушки,

на которой только что возлежал в оскорбленном изнеможении, яростно

зашипел, стараясь однако, чтобы соседи по палате ничего не расслышали:

– Это ты виновата! Ты меня довела! От хорошей жены никто по бабам

ходить не станет! А ты вечно всем недовольна, всю жизнь меня пилишь! Все я

плохой, все не так делаю! А кто тебя обеспечивает, кто кормит? Ты же на мне

паразитируешь! Ты посмотри на брюлики свои, вот эти цацки тебе кто накупил?

Дрянь неблагодарная! А теперь она оскорбленную из себя строит! На меня это

не действует, не старайся! Истерики она тут мне будет устраивать… Учить тебя

надо было, а я все прощал, дурак. Меня Инна давно предупреждала, а я не

хотел верить.

Это было неожиданно. Конечно, Кирилл не являлся образцом

благородства, но никогда раньше он такого себе не позволял. То есть не

позволял открыто признаваться в своих ходках налево. Обращал в шутку или

обычным образом ярился, называя ее ревнивой дурой, даже было однажды,

что и прощения просил, когда нельзя было выкрутиться иначе. Но так вот –

никогда. Не по доброте душевной, а из соображений собственной выгоды,

поскольку удобства семейной жизни по многим причинам весьма ценил и при