Евгений Чепкасов - Триада

Кто-то слегка толкнул его и извинился, и он понял, что в задумчивости резко остановился, и извинился в ответ. «Задумчивая статуя… Статуи не ходят лишь оттого, что им есть, о чем подумать! Шаги Командора… Медный всадник… Статуи из Нильса с гусями… Колосс на глиняных ногах… Статуя, златую пику держащая…» – хаотически пронеслось в голове Гены, но из хаоса не возникло вселенной, рассказ не слепился. Лишь одна шизофреничная картинка осталась: каменный Ленин, мысленно написавший последний том своих сочинений и решивший, что хватит, спрыгнул с пьедестала и пошел по улице, давя прохожих и автомобили, – совсем как Кинг-Конг. Каменный гость ухмылялся и хулигански высаживал свернутой газетой окна близлежащих домов. Главы политических партий, стиснув микрофоны, пели «Интернационал» на крыше мавзолея, а над ожившей статуей кружили боевые вертолеты.

– Полный бред! – вполголоса срезюмировал Гена.

А семейство Солевых тем временем перекрестилось у церковной ограды и вышло на кладбище. Последовав за ними, Гена услышал замечательный разговор нагловатых мальчишек, обозвавших юношу «дяденькой-десятюльником», – они обсуждали, мороженое какого сорта они купят на подаяние. «Мне бы сейчас такое мороженое!» – не без зависти подумал он.

– Подай, дядя!

– Подавал уже.

Женя, шедший с родителями прямо перед Геной и тоже слышавший разговор о мороженом, внезапно отпустил их руки, обернулся и сказал:

– Подай, дядя!

Юноша поспешно сунул руку в карман джинсов (ключи, ключи, опять ключи, вот она) и, вытащив монетку, подал мальчику. Сказав «спасибо», тот с гордым видом посмотрел на родителей. После тяжелой паузы Виктор Семенович строго поинтересовался:

– Это что такое? – и выбил монетку из ладошки сына. Монетка со звоном упала на асфальт, немного прокатилась и легла на бок.

– Так нельзя, Женя, – мягко молвила Софья Петровна и, нагнувшись за монеткой, положила ее в ближайшую нищенскую плошку. – Милостыню просят, когда совсем нет денег.

– Но у меня нет денег…

– Зато у тебя есть родители, – резко сказал отец. – Если ты из-за мороженого, про которое говорили те мальчики, то мы тебе купим любое.

– Но просить милостыню весело…

– Тебе нельзя просить милостыню, – властно сказала мать.

– Но почему? – изумился сын.

– Извините, – тихо сказал Гена, стоявший всё это время рядом, и пошел дальше.

* * *

«К Куре зайти, что ли… – нерешительно подумал Гена, подходя к своему дому, и свернул в подъезд соседнего. Зачем только это надо? Не на улицу же его звать… К тому же, носок протерся… – вяло размышлял он, поднимаясь на этаж. – Дружба кончается, когда начинаешь искать причину, чтобы зайти к другу, – надо будет записать. Да это, наверное, и не дружба была. Просто живем рядом, одноклассники, книжками обменивались, каждый день на улицу вместе ходили – воздухом дышали…»

Гена позвонил, подождал и позвонил вторично. За дверью зашаркали, визгливый старушечий голос спросил: «Кто?», юноша ответил, послышалась возня с замком, дверь приоткрылась ровно на столько, на сколько ее пустила цепочка, и в проеме возникла большая седая голова с обвислыми бульдожьими щеками. Дверь захлопнулась и тотчас же распахнулась. Бабушка Куры радостно улыбалась карими глазами, но улыбка губ ее по причине щек, тянувших вниз, казалась трагичной.

– Кто к нам п’гишё-ол! П’гоходи, Геночка, п’гоходи, давно тебя не было…

– Здравствуйте, – ласково произнес он. – А… а Андрей дома?

– Сейчас… Анд’гей! Гена п’гишел! Ну, как дела у тебя?

– Нормально.

– Ну, и слава Богу. Анд’гей!

Бабушку бывшего одноклассника Гена уже довольно давно сравнил со старым, аномально кротким бульдогом с перебитой лапой. Массивная хромоногая бабуля не выходила на улицу, а свежим воздухом дышала на балконе. Незадолго до окончания школы Кура, внезапно увлекшийся бодибилдингом и металлом, похвастался, что начал посылать бабушку на три буквы. Еще бы – ведь в детстве она его так кутала и опекала!

– Гена, тапочки надень, они под вешалкой…

– Не надо, спасибо. Привет, Кура!

– Привет, Гена. Пойдем в комнату.

«Надо бы его по имени называть, – пристыженно подумал гость. – У меня ведь тоже прозвище было… Курин Андрей батькович… Андрей – больно официально… Наверное, лучше Дрюня».

– Вот, послушай, – сказал Курин, зарядив маленький усталый магнитофон кассетой и клюнув двумя пальцами клавишу. – Тебе понравится.

Но Гене совсем не понравилось. Одноклассник уже не раз пытался пристрастить его к металлу, однако Валерьев ни разу не выдерживал эту пытку более двух минут: от диких воплей и жестко ритмизированной какофонии становилось очень муторно на душе и возникала необходимость прервать кошмар, вырваться из него, пусть даже самым беспардонным способом. Вот и теперь Гена щелкнул рычажком магнитофона, и сатанист захлебнулся в радиоволнах, а его рев сменился попсовой песенкой.