Роман Воликов: Тень правителей

2

– Давай поженимся! – вдруг сказала Юлька. Они сидели на берегу мелкой речушки Нары, разомлевшие после сытного родительского обеда. Они спали вместе уже почти год, то есть спали, собственно говоря, иногда, когда он разгонял соседей по комнате в общежитии и Юлька ранним утром украдкой пробиралась мимо дремавшей вахтерши.

Как два воробышка сидели рядом на лекциях и потом, взявшись за руки, гуляли по Москве. Ему было хорошо, весело и беззаботно. Юлька была ненавязчивая, почти не ревновала, когда он посматривал на других девчонок. Заканчивался четвертый курс, возвращаться домой в Нальчик не хотелось, ехать по распределению в иную Тмутаракань не хотелось совсем. Он отгонял от себя мрачные мысли о будущем, как назойливых мух.

Впоследствии он вспоминал это время так. «Именно студентом истфака я придумал свой первый слоган. Всё – хуйня, кроме пчёл! Но если глубоко задуматься и внимательно прочитать трактат Мишеля Монтеня «Баллада о пчёлах», то понимаешь, что и пчёлы тоже хуйня. Согласитесь, точно отображает настроения предперестроечной жизни».

– Давай поженимся! – повторила Юлька.

После выпитого вина очень хотелось спать.

– Куда жениться?! – сказал он. – Ни кола, ни двора. Ни работы человеческой, учителями, что ли, в школу пойдём?

– Родители не против, чтобы мы жили у нас, – сказала Юлька. – В общем, я сказала, что мы женимся.

«Как это было давно, как это было недавно». Идиотская песенка, слащавая сентиментальность советских времен. Но привязчивая. Он пощёлкал по микрофону:

– Уважаемые господа! Александр Стальевич заболел, поэтому сегодняшнюю пресс-конференцию проведу я, его первый заместитель…

В советских песнях была душевность, сказал какой-то фигляр по телевизору. «Бесхребетность в них была, ссали сказать правду, вот и погружались в пучину душевных переживаний». Он вспомнил злобный пасквиль, прочитанный в студенчестве в самиздатовском журнале:

« Что Вы думаете о Мандельштаме?»– спросил Сталин.

Телефонная трубка молчала.

– Что Вы думаете об Осипе Эмильевиче Мандельштаме? – повторил Сталин.

Трубка молчала.

– Он же ваш друг, Борис Леонидович, – с нескрываемым презрением сказал Сталин.

И не дав ответить, продолжил: – Ваши друзья из Парижа, Ромен Роллан и прочие очень волнуются, что вы не приедете на антифашистский конгресс. Я не вижу причин, чтобы Вы, товарищ Пастернак, не ехали. Вам, большим писателям, полезно порассуждать друг с другом о добре и зле.

– Спасибо, товарищ Сталин!..»

«В моих стихах, во всяком случае, больше точности, – подумал он. – На тебе как на войне. Беру портфель, иду домой…» За полчаса до пресс-конференции он позвонил рокеру. Тот спал. Его всегда забавляло, как видеокамеры, установленные в квартире рокера, выхватывают его мимику.

– Просыпайся! – голос, искорёженный специальным устройством, звучал надменным металлом. – Прямо сейчас выйди во двор. Там стоит катафалк. Подойди к нему и жди.

Реакции рокера всегда были молниеносные. Это его тоже забавляло.

– В прошлой жизни вы, наверное, работали директором уездного цирка. Обожаете дешёвые трюки, – рокер натянул джинсы. – Умыться хотя бы можно.

Он смотрел в монитор на катафалк и ждал. В кабинет осторожно заглянул нукер:

– Журналюги в сборе!

– Сообщи, что через пять минут начнём.

Рокер подошёл к катафалку. Дверца приоткрылась и рука в перчатке выбросила чёрный платок. Рокер стоял неподвижно.

– Чингачгук хренов! – он развеселился.

Дверца катафалка открылась нараспашку, невеста в подвенечном платье с забинтованным лицом торжественно спустилась по приступку и протянула рокеру конверт.

Он выключил монитор.

– Я не обладаю правом давать официальный комментарий действиям правоохранительных органов, произведенным сегодня утром в Новосибирске. Это полностью компетенция министерства внутренних дел. Могу лишь сказать, что арест господина Х произведен в строгом соответствии с законодательством, которое не предполагает никакого специального согласования с президентом страны. Степень виновности любого гражданина нашей страны определяет суд и больше никто …

«Как это было недавно…» Надо признать, он не ожидал, что жить в одной квартире с родителями жены может быть так комфортно. Юлька была домовитая, точь в точь как её мама, тесть, бывший директор радиозавода, рано вышедший на пенсию по инвалидности, был, конечно, в силу болезни, человек нудный, но зимами пропадал в гараже, а летом на даче, так что его семейная жизнь протекала ровно, мимо рифов бытовых неурядиц. После госов они с Юлькой едва успели вскочить на подножку аспирантуры, пришлось немного понервничать, но всё обошлось благополучно, они потихоньку ковыряли свои кандидатские, Юлька подрабатывала уроками французского, он репетиторствовал, у него даже появилось небольшое брюшко, начальный признак будущего доцента столичного вуза.