Антон Городсков - Круг

Городсков Антон

К P У Г

Hеужели рассвет? Так скоро? Еще миг! О ты, божество сновидений! Дай мне еще один только миг, не вырывай так жестоко из спасительного забытья! Из этих лабиринтов магнолий и роз с такими нежными оттенками и ароматами! Я помню эти ароматы. Я помню их, как если бы и сейчас стоял где-то в садах великого города. Я помню их несмотря на отвратительную, резкую вонь нечистот наших бараков, несмотря на смрад цехов и мертвый, угольно-черный воздух штолен; невзирая на кислое зловоние помоек, что бесконечно тянутся вдоль дорог, по которым мы движемся изо дня в день, словно страшные, бездушные механизмы. А так ли это далеко от истины? Раб - это даже не зверь. У зверя нет ни души ни рассудка, чтобы страдать. Этим он полезен. Он силен и покорен. Он почти не нуждается в воспитании. Раб нет. У него есть душа и жажда иного бытия, которые каждый день изничтожаются бессердечными пастырями. О, я еще не открыл глаза, но я уже слышу, как свистит кнут и несчастный, ужаленный этой черной змеей, испускает сдавленный стон, уже не в силах кричать, потому что даже сон не дает отдохновенья, и только одна мысль отогревает страшной надеждой - еще чуть-чуть, и кончатся силы, и наступит вечный покой... Hо нет... И ныне смерть не явит милосердия. Безжалостно ревет горн и солнце врывается двумя узкими полосками в мои изможденные глаза. Я ненавижу солнце...

- Живее, грязные свиньи! Я вам покажу, как дрыхнуть на дороге! Удар кнута. Привычный. Отнюдь не внезапный. Он всегда бьет здесь. Это как еще один сигнал горна, как утреннее приветствие. Упряжь. Шершавые кожные ремни, врезающиеся в плоть, которой почти и не осталось на одряхлевших костях. - Паш-шел! Повозка скрипит и стонет жалостливо, как если бы сама была живой, как будто это ее стегают кнутом при каждой задержке, у каждого поворота. Под ногами бесконечная грязь... Hо это пустяки. Это ничто, это можно, черт возьми, можно терпеть! Ведь я знаю, куда везу этот груз. Там, в самом центре Города, на высоком холме вырастает огромный дворец. О, какое грандиозное здание замыслили архитекторы! Боги, должно быть, сойдут с ума от ревности при виде подобного величия. Пусть так, пусть так! Быть может, в своем неистовом гневе они испепелят этот прекрасный город и наступит покой... Пусть! Пусть! Hо пусть только пощадят тот дом с высокими мраморными колоннами, узорной оградой и изумрудным садом со множеством чистеньких мощеных дорожек, вдоль которых расставлены изящные белоснежные изваяния, что кажутся живыми людьми, лишь на миг застывшими и в задумчивости склонившими головы. Пусть не тронут его беседок, укрывающихся в сплетении виноградных лоз, его маленьких прудов с легкими, воздушными фонтанчиками, рассыпающимися на мириады радужных брызг. Пусть не причинят вреда тому крохотному ангелу с золотыми волосами и тонкими нежно-розовыми ручками, что, словно эфирное существо, мягко проплывает меж них, увлеченное созерцанием или чтением книги. Пусть рушится все вокруг, но только не этот дом!

- Стой! Удар. Вереница повозок, влекомых нами, останавливается на перекрестке двух улиц. Вот он, этот дом. Вот он - по правую руку! Еще, еще только шаг пройти вперед, чтобы плотная стена деревьев не могла уже утаить от меня волшебное существо, что, по своему обыкновению, прогуливается возле фонтана с книгой или лирой в руках. - Стой! Все. Больше нельзя. Hо я вижу! Я вижу ее в лучах раннего солнца, почти бесплотную, в белоснежных одеждах, и - о боже! - она касается струн, и невероятно нежная, светлая мелодия заполняет все вокруг. Она проникает в самое сердце и, кажется, способна извлечь душу, освободив ее наконец от ужаса существования в такой уродливой оболочке. Я напрягаю зрение, чтобы как можно лучше разглядеть ее, чтобы запечатлеть каждую черточку, чтобы вспоминать ее вновь и вновь. Когда все вокруг покажется мне мерзким и недостойным взгляда, только память о ней способна будет спасти мой звереющий рассудок. Hо, что это? Мелодия неожиданно смолкает и лира опускается, роняя затухающий звук. Она смотрит на меня... Она меня видит... Hо что, что в ее глазах? Страх? Hет. Презрение? Hет же! Увидеть, я должен увидеть ее глаза! И если взгляд ее приказывает мне умереть, я умру в одночасье, но если он велит жить, ни кнут, ни огонь, ни меч не смогут уже меня уничтожить. Ее взгляд... - Трогай! Удар.

Я ненавижу этот миг, когда храм моей преступной любви удаляется от меня и исчезает в лабиринтах городских улиц, когда вновь у меня отнимают право созерцать прекрасное.