Иван Аппель - Сотку

Hа русском я ее читал впервые, хотя на английском я уже вроде читал. В прошлой жизни.

Hет, в позапрошлой, в прошлой жизни я был птенцом: сокола, вроде. Я выбросился из гнезда на седьмой день.

Кстати, глупенькая такая книга эта "Сага" - не мешающая думать.

Вдруг в дверь постучали.

Я встал и, стянув с головы наушники и воткнув не желавшие ноги в мягкие тапочки, открыл дверь. Там стояла эта девушка.

- Ты уже рождался? - спросила она. "А она умница, сделала из того диалога такие же выводы, что и я", - подумал я.

- Да, - ответил я и она захлопнула дверь.

Я молча сел, она села напротив меня. Поезд остановился почему-то посреди какойто степи. И образовалась полная тишина, прерываемая лишь нашим дыханием, стуком сердец и гудением органа из забытого плеера.

Мы сидели друг напротив друга и не знали, что сказать. Что могут сказать друг другу два совершенно незнакомых человека, у каждого из которых по миллиарду лет за спиной.

Мы молча сидели и думали. Каждый о своем, но в глазах напротив мы видели те же мысли.

Мы вспоминали, вспоминали людей, парней, девушек, женщин, мальчиков, девочек, мужчин, которые любили нас в последние тысячи лет и которым мы не могли ответить взаимностью, ибо понимали, что "любовь до гроба" для нас пустые слова, что на любовь мы можем ответить лишь сочувствием. Лишь сочувствием, ибо понимали, что рано или поздно один из любящих умрет. Мы искали вечной любви. И в глазах напротив я нашел ее. И она - тоже.

- Можно в тебя влюбиться? - спросила она.

- Можно, - ответил я и наши губы слились в поцелуе.

***

Я сидел, курил и невидящим взглядом невольно плакавших глаз смотрел на верещавший по-французски телевизор.

Только что передали, что Сонни Андерсон - та самая Сонни Андерсон, перерожденная, которую я позавчера встретил в поезде, мчавшем нас сюда, на юг Франции, погибла в автокатастрофе. Хотя автокатастрофа - это, пожалуй, слишком громко сказано, ее просто сбила машина, когда она вышла из отеля, где мы остановились.

Она умерла в машине скорой.

Самая глупая, пожалуй, смерть.

В дверь постучали. Я потушил сигарету и пошел открывать.

За дверью стоял толстяк средних лет в дорогущем небрежно расстегнутом кашемировом пальто, стильном черном костюме с утолщением на пальто, под которым угадывался "мобильник". В руке он держал черную спортивную сумку, из которой явственно выглядывали горлышки коньячных бутылок.

Если бы то, что покоилось на дне его глаз, я бы посчитал, что это просто "новый русский" (с хорошим вкусом), ищущий себе русскоязычного собеседника. Hо по глазам чувствовалось, что он - перерожденный.

Отпихнув меня, он вломился в номер, шумно, подвижно, почти сметая все на своем пути. Я не успел оглянулся, как он уже расставил на кухонном столе бутылки, рюмки, сыр, ветчину.

- Слушай, возрожденный, - не переставая возиться, он обратился ко мне, когда я вошел на кухню, - ты чего такой грустный? Кстати, меня зовут Максом, так что ты не стесняйся.

Я был потрясен - я думал, что он знает.

- Сонни сегодня погибла.

Округлившимися глазами Макс посмотрел на меня, как на идиота.

- И что? - спросил он, - только не говори, что ты так расстроился из-за этого.

- Мы: - просипел я, - мы любили друг друга.

Макс улыбнулся.

- Влюбленные возрожденные. А в чем тут кайф-то? Hу вы все равно умрете через пяток десятков лет. А потом ты станешь колосом пшеницы, она - рыбой - и в итоге вы встретитесь на столе у пивного алкоголика, - он улыбнулся, - Великий кайф!

- Любовь, - чуть слышно прошептал я.

- Твоя проблема, - начал Макс, открыв бутылку коньяка и наполнив бокал, - в том, что ты слишком серьезно и слишком грустно подходишь к жизни. Будь проще, - он подошел ко мне и встряхнул за плечи. Мельком я заметил, что бокал был уже пуст и стоял на столе.

- Пойми, что трахая девушку необязательно любить ее и необязательно думать о том, что рано или поздно она умрет. Пойми, что не нужно все время думать о том, как тебе плохо и какой ты несчастный и замученный. Hе стоит концентрироваться на своих затхлых воспоминаниях: Пойми, что сансара - на самом деле и есть нирвана:

Я открыл рот, но не нашел, что ответить ему. И в наступившей тишине я понял, что он прав.