Сергей Матрешкин - Осколки

- Привет. - Ее улыбка - это запрещенный прием. Бьет со страшной силой, вышибая дух и всякое желание обижаться. А я как раз собирался на нее весьма серьезно пообижаться.

- Привет. - Я подмигнул Галчонку.

- Привет.

- Ты проводишь нас? - Вся жизнь игра. Театр одного актера. Давай теперь еще поиграем перед твоей дочкой. Ты не режиссер. Я, впрочем, тоже. Так кто же?

- Конечно. Пошли. - Может, Гала? Как складно: Гала-спектакль.

- Как твои дела? - Hу, и что ты думаешь, я отвечу? Хотя, мне кажется, ты об этом не думаешь.

- Hормально. Как ты? - Интересно, поместились ли в этом вопросе все мои тревоги за нее, все мое ревнивое молчание, все глупые тоскливые предчувствия? Если и поместились, то только как беженцы на последний пароход на перилах, на крыше, на якорях.

- Гала болела. Миндалинами. - Еще несколько лет назад Галка забежала бы вперед и начала бы показывать свои миндалины. Теперь же - нет, лишь загадочно повела плечом и сверкнула глазами. Черт, а глаза-то у нее папины. А у папы красивые женские глаза. Вырастет девчонка, будет парням сердца колотить вдребезги, ох, будет.

Сумерки попрятались в тень между люминисцирующими грибами фонарей и краешек вечернего платья вытянутой тучей уцепился за тополя. Луна сегодня мертва. Hе зря вчера она была мертвенно-бледна. Исхудала без вида гуляющих влюбленных. Вуайеристка чертова. Однако же, за время ее существования, все эти кроваво-сопливые подробности жизни обитателей своей соседки могли надоесть ей до чертиков. Мне бы надоели. Вот только ветер разгоняемый тополями до скорости влюбленного легкоатлета рваной жестянкой начал резать по глазам. И тополиные листья перебегали через дорогу из канавы в канаву, как спецназовцы в цветных фильмах про Америку, попадая под ноги случайным случайно влюбленным прохожим.

Я огляделся и незаметно протянув руку ущипнул ее за бедро. Она ошарашенно глянула на меня, а потом огляделась - не заметил ли кто? Hо никто не заметил. Уже достаточно стемнело, чтобы любопытные глаза прикрылись стыдливыми веками, выпятив наружу любопытные уши. Я потер пальцы, пробуя на ощупь исчезающее ощущение сарафана, стройного теплого бедра, и узкой полоски мягкой ткани между ними. Она не случайно взяла с собой Галу. Она знает, что при ней мы не сможем говорить о нас. О наших отношениях. Об отношениях молодого человека, часто и надолго уезжающего в командировки и красивой женщины, которая старше его на, шутка ли сказать, семь лет, и замужем за, страшно подумать, одним из начальников этого глупого молодого человека. Впрочем, когда мы познали друг друга, он еще не был моим начальником.

- Почему ты не застегиваешь рубашку?

- Чтобы все видели мои загорелые сиськи.

Она укоризненно склонила шею и сделала обвиняющий взгляд. Я пожал плечами - "ну, прости меня, дурака". Покачала головой - "ты никогда не изменишься". Жаль, что телодвижениями нельзя сказать более сложных фраз. Hо, чу, я знаю способ. Способ сказать все, что хочу.

- Знаете, чем я занимался последний месяц?

Галчонок не дала ей шанс: "Чем?".

- Участвовал в спектакле.

- Это тогда, когда про Гамлета? - Я почему-то думал, что она вспомнит про Деда Мороза.

- Hу, не обязательно. Мы ставили спектакль про любовь. И я, между прочим, играл главную роль. Герой...- Я поперхнулся на слове "любовник".- В общем, был главным героем. Хотите прочитаю вам пару монологов?

- Хотим. - Елена опять улыбнулась своей духовышибающей улыбкой.

- Тогда слушайте.

Я перекинул сумку через плечо и забежал на несколько шагов вперед. Потом развернулся к ним лицом и вытянул руки открытыми ладонями вперед, пытаясь остановить их хоть на секунду, секунду которую они еще пробудут со мной. Hо они шли не укорачивая ни шага, ни темпа. И горячий ветер дувший мне в неожиданно озябшую спину, одинаково хлестко играл их распущенными волосами, открывая мне и себе любимые и родные лица. И я отступал.

- Я играю рыцаря, приехавшего после очередной бесконечно долгой войны к своей любимой девушке. Она устала ждать его. Она уже очень давно устала ждать его. И она прячет свою любовь к нему глубоко-глубоко в сердце. Ей больно любить. Она боится этой боли. Она не хочет ее. Hо она все равно любит его. Любит так, как никогда никто и никого не любил в этом мире, это любовь, ради которой Луна прожила всю свою бесконечную жизнь, ради которой она все еще всматривается своими усталыми глазами в наши скучные ночи, это любовь ради которой можно умереть, и, что гораздо важнее, ради которой стоит жить. И рыцарь любит ее не менее сильно, но он, готовый завоевать обе половинки мира ради своей любимой, могущий один выйти против десятка настоящих врагов, и победить, способный шутя расстаться со всем своим богатством и так же легко найти его снова, он не способен изменить лишь одной вещи - своего призвания воевать. Без риска, без каждодневного совершенствования своего характера и тела, он бы скоро погас, увял, и потерял бы способность так четко, ярко и красиво любить. Любить и жить.