Антон Михайлов - Памяти Альфреда Шнитке

Антон Михайлов

Памяти Альфреда Шнитке

Concerto Grosso I for two violins, harpsichord, prepared piano & strings [1] Prelude: Andante

Замерзая во льду, обессилев от боли, глухой колокольчик вдалеке отстукивал ритм своего грустного сердца. Голос памяти прошлого восставал из пыли забытого, уже почти неживого и глубоко потаенного. Забываясь, он вторил своим механически-сухим голосом, пытаясь напомнить себе о чем-то далеко забытом. Одиноко раскинутые руки хватались за снег, не находя никакой опоры, и пропадали, оставляя за собой полосы, в пустоте неизвестности. Беспорядочно разбросанные осколки потухших гирлянд расстворялись в снежной монотонности безжизненных аккордов. Глухой минор расстворился в сером. Среди безжизненного холода тишины, дымкой потянулись из подземного колодца звуки. Воодушевляясь и падая каплями вниз, они плавно катились по ледяной горке, режущей, пронизываюшей их плоть, останавливающей их дыхание. Скрипки возвестили о боли, щемящей, скребящей боли, постепенно стягивающей горло неизвестностью неизбежного. Слезы уже не падали на снег, - они застывали на лице. Стеклянные глаза, устремленные в ледяное дно белого... Резкой, колющей болью игла пронзила их сердце, безжалостно рвя их струны. В мгновение свободного вздоха скрипки взвыли дуэтом, перебивая голос друг друга, сливаясь в безумстве диссонанса. Кровь вскипела в жилах, прорвала их, и хлестала фонтаном. Глаза затекли страхом, жадно хватая попеременно воздух, карабкаясь на холодные стены, их голоса расклеивались в многоголосии, останавливаясь и расплескиваясь в слепой неизвестности... Время остановилось и поползло гусеницей вспять. Мрачная колыбельная убаюкивала уже навсегда, заволакивая глухим, холодным туманом все свободное пространство. Цветок детства умирал под снегом, еще не раскрыв свои бутоны. Вдалеке пропела кукушка тикающих часов. Она гипнотизировала ритмом своего ровного, механического голоса. Голова ребенка постепенно погружалась в желтый, ядовито-сладкий расствор. Весна никогда не придет в этот заколдованный лес... Скрипки задыхались. Дико взревев, они заглушали друг друга, возносились по крутой, неправильной спирали вверх, ярко вспыхивая красным. Срываясь с цепи, как две голодные собаки, они бросались друг на друга в попытке поглотить и успокоить эту щемящую дисгармонию. Выплевывая капли крови изо рта, в безумстве одного вздоха, они рвали себе крылья, пытаясь взлететь еще выше и уже задыхаясь от собственного вопля. Они летели в неизвестность, оглушенные потерей всех жизненных ориентиров... Головокружительным, хаотичным потоком, почти на лезвии бритвы, они возносились еще выше, - мир уже не выдерживал и качался, как акробат, который вот-вот сорвется со звездного каната в пасть черной дыры. Еще шаг вперед, как из окна в неизвестность, еще одна спираль безумства, переходящая в белую агонию и улыбающуюся пустоту... В сплеске одного мгновения пролетел оглушительный искрящийся поток звуков, но умерщвленный тяжестью своего дыхания, он рухнул вниз, раздробив свои позвонки о серый асфальт. Лишь одинокий стон доносился из бездны, поглотившей его песню. Осколки звуков, их безжизненные отголоски, перемешавшись с серой пылью, снова забывали о красках неба... Словно забыв о смертельном мгновении прошлого, скрипки залепетали, вторя голосу друг друга, о чем-то легком и веселом. Воздух же был совершенно равнодушен к их голосам, смеху и грусти. Взмыв высоко вверх на крыльях колибри, в бесконечных трелях, их голоса, нарастая, обжигали крылья огнем своего дыхания. Достигнув эпогея, в совершенном изнеможении, они резко оборвали свои трели, упав пеплом на водную гладь. Окунувшись с головой в тишину, они встретили глазами морское дно, в глубинах которого черными волнистыми лентами водоросли извивались и тянулись вверх в танце теней и оттенков. Очнувшись ото сна, скрипки возобновили свои искрящиеся трели. Взлетая над скользкой гладью темно-синей воды, они видели как их подводные отражения вторят им, пуская беспорядочные пузырьки. Их голоса соединялись в многоголосном, многоцветном диалоге, который то поднимался волнами вверх, то скользил вниз, безгранично-хаотичным потоком. Поднимая из глубины темно-низкие голоса морского дна, многоголосие диалога возрастало в пространстве, многократно увеличивая силу своего воздействия. Внезапная тяжесть темных, глубоководных аккордов пожрала и расстворила в себе их беспорядочный и искрящийся танец.