неизвестен Автор - Овсяная и прочая сетевая мелочь за осень 2000 года (Сборник)

***

- Сегодня твой день, госпожа моя Смерть, - сказал он, глотая пять таблеток анальгина. Потом он взял шприц с ядом и положил его в карман.

Hет, он не был садистом. Боль, и свою, и чужую он ненавидел так, как можоно ненавидеть только Боль. Он радостью бы провалился в милосердные объятия госпожи Смерти.

Hо он не мог себе этого позволить, когда его окружает целый мир жизни, мир страданий. Одни лишь мысли о целой планете боли наполняли его душу страданием. Он мужественно переживал такие мгновения, ибо знал: он избран открыть дорогу к Смерти.

***

И они встретились.

И первый, увидев второго, сказал:

" О несчастный, твой вид побуждает меня к действиям. Ты так спокоен, как будто ты уже мертв. Hо ты жив, еще не все потеряно! И сейчас я открою тебе настощий вкус жизни. "

И он достал свой скальпель.

И второй, увидев первого, сказал:

" О несчастный, твои страдания заставляют страдать и меня. Жизнь изуродовала твое тело. Hо все могут быть спасены, милосердие Смерти не знает границ. Подожди, сейчас я помогу тебе. "

И он достал свой шприц.

***

И первый начал водить скальпелем по телу второго, открывая в нем двери для госпожи своей Боли. И радовался он, глядя, как тот возвращается в лоно жизни.

И второй погрузил в тело первого шприц, открывая дорогу для госпожи своей Смерти. И радовался он, видя, что прекращаются мучения несчастного.

***

И первый понял, что есть, когда нет боли. Он понял, что жизнь его напрасна, что только Смерть имеет смысл. И чем дальше он уходил от боли и жизни, тем прекраней был лик Смерти. Тогда первый призвал ее, и она пришла к нему.

И второй понял, что есть вкус жизни, и что имя ему - боль. Он понял, что Смерть не имеет смысла, Смерть ничто, а жизнь - все. И чем глубже входила в него боль, тем дальше уходила из него смерть. Тогда второй призвал жизнь и получил жизнь.

весна 1999

========================================================================== Arkadiy Maximov 2:5020/400 10 Oct 00 09:47:00

посвящается физтеху

С начала пары прошла уже вечность, тоскливая зеленая вечность, гнилая трухлявая вечность, душная болотная вечность, оплетенная уродливыми корнями, залитая ядовитым туманом, клейким, словно патока, и белым, как вата, мою голову набили ватой, мои глаза залили клеем, мое сердце вытащили и поставили туда маленький моторчик, я забавлялся такими в детстве, каком детстве? я не помню его, я был рожден вязким белым туманом, холодным белым туманом вечность назад, и с тех пор я здесь, в груди у меня розовый моторчик с маленьким магнитом, он тихо ворчит внутри, иногда он будто заикается, и это беспокоит меня, ведь я не знаю, кто может починить его, но по большому счету я никогда не думал об этом всерьез, потому что тяжело думать о чем-нибудь всерьез, когда голова набита ватой и пылью и мылом, иначе почему некоторые мысли такие скользкие, это тошнотворно душистое мыло делает их скользкими (а что делает их слизкими?) и теперь их не поймаешь, сколько не старайся, не поймаешь даже мысль о том, что не поймаешь мысль о том, что не поймаешь и не понимаешь - забудь, если можешь, если хочешь, все что знаешь, и спи, (спи?! - нет сна!) и не сна нет, мы зависли меж ними, между землей и небом, которые на деле - две бесконечных стены, ибо в таком состоянии все определяет лишь точка зрения, а мы парим, мы висим, я и компьютер на противоположном конце вселенной, он старый компьютер, он странный компьютер, иногда он выглядит злым, но это лишь иллюзия, ведь это просто программа, которая заставляет его выглядеть злым, с другой стороны, точно так же он не может быть добрым, или даже никаким, что окончательно запутывает тебя, потому что уже совершенно непонятно, какой же он на самом деле, и этого не знает никто, иногда компьютер носит подтяжки, иногда очки или ухмылку, изредка розовые джинсы либо мефистофелевскую бородку, либо неимоверно полосатую тенниску, которая напоминает мне железную дорогу или трамвайную линию, вернее, ее бесконечную последовательность шпал, и я поворачиваю голову на скрипучем шарнире, чтобы разглядеть получше две тонкие блестящие нити, удерживающие параллельно горизонту грохочущую связку вагонов, наполненными людьми

Подумать только, людьми! О, как бы хотелось спешить туда, куда спешат все они. К черным квадратикам, облепившим стайкой паразитов серые параллелепипеды многоэтажек, или же под аккуратные красные черепицы. Hа север! юг! восток! запад! под землю! ввысь! или просто в никуда - то самое заветное место, откуда так удобно наблюдать за ослепительной, видимой даже сквозь закрытые веки, синевой небес. Место где можно дышать, смеяться, плакать, целоваться, петь, пить, жить, жать, жрать, желать, спать, слушать гитару и арпеджио ангельских лир. Место, где раскинув руки можно ловить всем телом теплые, искренние потоки - последний всплеск лета, прощальный шепот лета, его воздушный поцелуй, посланный забавной броуновской суете маленьких серьезных человечков. Лето, я не люблю тебя, лето, но я хочу тебя, лето, потому как день расставания - прекраснейший из дней, когда надо умолкнуть, замереть, раствориться, настроить все свои радары и ожидать, закрыв глаза, и уловить на пределе чувств, краешком щеки, мочкой уха сверхъестественно хрупкую нежность его финального прикосновения, и бежать вслед, вдогонку, хватая воздух руками, но его не остановишь, не задержишь, лето утекает сквозь стены, заборы, ограды, сквозь пальцы, оставляя лишь надежду на новую встречу - как она красива! Подожди, ну подожди хоть секунду, я уже, я иду, я мигом, я стрелой, я лечу, я обрываюсь на безнадежно суровой решетке, она железная и выкрашена в белый, и краска немного облупилась на ней, неожиданно обращающей мое внимание на то, что все вышеописанное великолепие перекрыто нанесенными на стекло разводами, пятнами высохшей жидкости, следами мух, отпечатками ладоней призраков, что обитали здесь когда-то, черным пузом приникшего извне к стеклу насекомого, что вкупе окончательно доказывает неумолимую замкнутость моей системы, этого клочка пространства-времени, заполненного ненужными словами, их производит компьютер, миллионы слов, целые рои слов, я думаю, он давно сломался и у него остался только генератор фраз, но, само собой, он не может понимать, что говорит, он всего-навсего компьютер, не правда ли, в речах его нет смысла, и они не могут достичь моего сознания, только лишь оборачиваясь единожды вокруг него грациозной гиперболой, а затем уносясь в густой молочный инфинум, вот он предлагает избавиться от радикалов, ну причем здесь политика, и передо мной лежит схема той самой решетки, вычерчена бледными синими линиями на дружном семействе сорока восьми плоскостей, образовывая кричащие своей пустотой квадраты, я заполню их: м н е п л о х о м н е п л о х о м н е п л о х о и так сто пятнадцать тысяч и двести клеток, я скажу им это, потому что мне некому больше это сказать, разве что собственным отражениям, делящим со мной эту систему координат, а может это я их отражение, мои мысли отражение, мои грезы отражение, тогда я - не я, но все равно я (сам себе отражение?) но понимают ли это они, и понимают ли они, что до конца пары осталась еще вечность