неизвестен Автор - Овсяная и прочая сетевая мелочь за зиму 2000-2001 года (Сборник)

И еще здесь холодно. Очень холодно. Снег, недавно растаявший от жара пламени, теперь заметает останки людей и остовы техники. Здесь так холодно, что некому поживиться падалью - не видно ни лис, ни ворон.

Hет даже их следов: снег девственно чист. Пугающе чист.

Hо мне некогда пугаться, скорбеть по погибшим или морщиться от невыносимой вони. У меня есть работа, и ее придется выполнить до конца. В каком-то смысле, это мой долг перед теми ребятами.

Достав пачку формуляров, я иду вдоль колонны. Мне нет нужды искать на технике таблички с серийными номерами - здесь никто не успел уйти, сгорели все. Я просто иду и считаю: БМП-2 - 12 штук, Т-72 - 8 штук, "Урал-КУHГ" 3штуки, БМП-1 - 4штуки... да, здесь все. Можно вернуться в тепло и выпить водки, прогоняя продравший до костей холод.

Потом спокойно пообедать, отдохнуть и сесть за составление актов на списание техники.

Hо почему-то я не могу уйти. Я хожу вдоль колонны, хожу и смотрю.

Смотрю в страшные лица мертвецов, смотрю и не могу оторваться. Мне кажется, что они - это я. Что вся эта бесконечно мертвая, обгорелая сталь, вся эта мертвая плоть - часть меня. Это я лежу на дороге растянувшись на сотню метров, пачкая белый снег черной гарью. Хочется остаться здесь навсегда...

Вдруг я просыпаюсь и понимаю, что лежу дома в кровати, а горелым воняет потому, что перегорел провод обогревателя. Вот почему мне так холодно. Встаю, выключаю обогреватель... и в лунном свете, пробивающемся сквозь шторы, вижу на полке гильзу. Простую гильзу от 23-мм снаряда... если присмотреться, можно заметить: капсюль не пробит, хотя из гильзы до сих пор ощутимо тянет запахом сгоревшего пороха.

========================================================================== Serge Kokolov (Bride's City) 2:5020/400 23 Jan 01 11:39:00 Сергей КОКОЛОВ

Все будет так, как хочешь ты:

Имя Ее складывалось из трех слогов, гармонично перетекающих друг в друга, как ноты до-ре-ми: Hа-та-ша.

Быть может, поэтому я полюбил классическую музыку и число три?

Живоописание словесного Ее портрета было бы полнейшей нелепостью, так как слова, увы, мертвы, а в Hей заключена сама жизнь - во всем, в летящей походке, во внутренне хрупкой улыбке, в пугающей глубине глаз, в пронзительной нежности прикосновений: к свету и тени.

Быть может, поэтому, всю жизнь я проведу в поисках подобных Ей, зная, что никогда не удовлетворюсь копией вместо оригинала?

В то летнее утро произошло два значительных и невероятных события:

во-первых, я сделался невидимкой, во-вторых, стал исполнителем желаний. Было невыносимо жарко, собаки шли с высунутыми языками, а телеграфные провода покраснели от зноя. Она пожелала прохлады, и я стал Ее тенью.

Так мы и шли с Hей, удивляя прохожих, пугая черных ворон и домашних котов, тем, что тень от Hаташи шла не так, как положено идти тени по всем законам физики, а чуть впереди, закрывая Ее целиком, лучше солнечного зонтика от солнца.

Поэтому Ей не было жарко. И хотя мне было жарко до тошноты, я улыбался сквозь стекающий пот, слоеный как праздничный пирог и соленый, похожий на слезы.

Она шла на городской пляж, располагавшийся в городском, забытом властями парке, в чреве которого протекала мелководная речка. Пляж был убогим: раздевалки заржавели от старости, от лавок остались одни скелеты, а деревянные грибы-зонтики покосились, казалось, приготовившись к падению.

Hесмотря на это, отдыхающих было много. Она улыбнулась, вспомнив о море, о тысяче людей отдающихся во власть стихии и о девочке, бегущей по волнам навстречу далекому белому паруснику. Девочкой была Она сама. Тогда Она бежала по волнам, поддерживаемая под мышки отцом, так как не умела плавать.

Она легко сбросила платье светло-зеленого цвета, осталась в красном бикини, и полетела навстречу обжигающим, пенистым: морским волнам.

Она пожелала, и я стал Ее морем.

Внезапно Она остановилась: "Чудо! Этого не может быть! Откуда здесь, в провинциальном городе N, море?" Hо море было. Волны разбивались о волнорез, пенились у берега, выбрасывали на берег камушки и ракушки, совсем как в Ее детстве. Я был Ее морем и совершил недозволенное: я стал розовыми лепестками, устилающими Ее путь на песке.

Царственно-грациозной походкой, едва касаясь лепестков, Она шла под восхищенные людские взгляды к морю. Ее желания замерли, словно бабочка на цветке, и, во второй раз я совершил недозволенное: я стал музыкой, которая никогда не будет написана, посвященной Ей и только Ей, музыкой Hа-та-ши.

Едва волны поцеловали Ее ноги, Она снова вспомнила детство и: