Юрий Щекочихин - Рабы ГБ

- Василий Степанович, нужна помощь...

Он сказал, что машина будет через час возле гостиницы.

Час мы гуляли по городу. Потом подошли к гостинице. Помню, там увидел Сашу Бархатова (впоследствии он на какое-то время станет пресс-секретарем Лебедя и напишет правдивую и печальную книгу об этом генерале). Сергей поднялся, чтобы забрать наши сумки...

Несколько дней мы провели в Карпатах у Василия Степановича, думая, как лучше выбраться отсюда, и потом, наконец, решили: если будут ждать на московском рейсе, надо лететь не в Москву, а в Киев. (Уже позже я выяснил, что опасения наши были не напрасными: местные гэбешники сбились с ног, чтобы отыскать нас. Дело было не в самом Викторе, а в том, что они сами нарушили святая святых: рассекретили агентуру).

Статью мы писали в Киеве. Сергей приехал в Москву на день позже, чем я. Вот тогда-то вечером кто-то и побывал у него в гостинице, забрал кассету, правда, совсем другую - та, настоящая, была у меня.

Вот вроде и все об этой истории.

Да, еще одно...

После выхода статьи я получил письмо от преподавателя из ивано-франковского института, в котором учился Виктор. Суть письма уже позабыл, но одно помню хорошо: "Не переживайте за декана Грицюка. Не было у него никаких мучений за то, что практически погубил парня. Такие, предавая, не мучаются".

Вот и сейчас, вспоминая все новые и новые истории из жизни стукачей, думаю, а может, я придумал все эти мучения? Может, никакие они не жертвы эпохи и предательство было для них естественной необходимостью?

Но нет. Все-таки нет. И еще одна история - тому свидетельство.

ПОРТРЕТЫ НА ФОНЕ ПЕЙЗАЖА: ШОФЕР АНГЛИЙСКОГО ПОСЛА

Да, еще одна судьба, еще один человек, и снова вопрос, на который так хочется найти ответ: кто же все-таки эти люди. Жертвы, попавшие под колеса этого нашего паровоза, который, казалось, летел вперед и вдруг - привез неизвестно куда? Или напротив, не время сделало их такими, а они сами, своими судьбами, своими поступками определили именно такое течение времени?

Ну ладно... Продолжаю.

Жил-был шофер...

Нет, не так.

Жили-были мы, и самое загадочное в нашей жизни - это странность пересечения судеб. Так, допустим, я в страшном сне не мог бы себе представить, что однажды - да, в тот самый день, когда Москва удивленно и растерянно просыпалась под шум танковых моторов, - самым ценным из того, что я посчитаю нужным забрать с собой, в спешке покидая дом, окажутся три диктофонных кассеты, на которых была записана мучительная исповедь агента КГБ.

Да, это был август 1991 года.

Сейчас, вспоминая, что было тогда, в эти три дня: рассвет, ночь, день, снова ночь и снова рассвет, а все как будто одно мгновение, - думаешь не о потерянных возможностях той победы, а совсем о другом.

Потом, уже спустя месяцы и даже годы, я от многих, ставших участниками тех событий: в самом Белом доме (и, кстати, "Белым" он стал называться именно в эти дни), на баррикадах вокруг него, от студентов, политиков, журналистов, от людей мне близких и совсем незнакомых, - слышал слова, которые могу повторить и сам сегодня - когда и жизнь другая, и сам другой, нисколько не стесняясь тех, тогдашних моих чувств: да, это были самые яркие впечатления в уже почти прожитой жизни.

Помню, помню ночь с 21-го на 22-е августа. Близился рассвет.

Ждали Михаила Горбачева.

Пойдем, - взял меня за локоть Володя Молчанов и, нагнувшись, шепнул: Горбачев подъедет к тому подъезду...

По полутемной узкой лестнице с выщербленными ступенями мы сбежали вниз.

Почему именно сюда? - спросил я парня из охраны.

Всех этих ребят мы уже хорошо знаем. Они здесь уже третьи сутки...

А ребята стояли, намертво сцепившись за руки, образуя свободное пространство возле подъезда, порог которого должен был переступить Президент, чье форосское заточение стало последним мигом его славы как Президента.

Вышел Бурбулис и начал нервно прохаживаться, прислушиваясь к звуку гаишных сирен, доносящихся с Кутузовского проспекта... Появился Кобец, о чем-то тихо переговорил с каким-то незнакомым мне человеком с коротким автоматом, висящим через плечо. Прорвалась, узнав откуда-то о том, что будет происходить возле этого подъезда, еще одна, кроме молчановской, телегруппа. Кажется, французы...

Шла, длилась, как будто вечно, счастливая ночь с 21-го на 22-е августа.

"Гор-ба-чев..." - вдруг начала скандировать толпа. Но нет, это проехал кортеж Силаева.

"Пре-зи-дент..." - раздался тысячеголосый рокот, пробегающий, как морская волна, от подъезда к подъезду. Снова не он: мигая яркими фарами, подъехал "ЗИЛ" Руцкого.