Юрий Щекочихин - Рабы ГБ

Помню, как поздно ночью позвонили мне из Ростова и сообщили об этом. Еще одному человеку, с которым столкнула судьба, суждено с тех пор оставаться только лишь в памяти.

Генерал Матвей Кузьмич Шапошников прожил еще несколько лет. Прожил в славе - стал почетным председателем союза "Щит". Прожил в ненависти черных полковников и генералов. Мне тоже тогда досталось. Генерал Филатов в своем черносотенном "Военно-историческом журнале" написал:

"Еще один борец за честь и достоинство - Щекочихин. А этот сколько ушатов грязи вылил на армию в связи с событиями в Новочеркасске!".

"Этот" не стал с ним спорить.

ПОРТРЕТЫ НА ФОНЕ ПЕЙЗАЖА: ПОЛИТЗАКЛЮЧЕННЫЙ МИХАИЛ РИВКИН

История писем Михаила Ривкина, которые очутились у меня, такова. В середине 1987 года в редакцию пришла его мама: "Вряд ли в ваших силах помочь моему сыну, но я хочу, чтобы вы знали об этом деле". И оставила мне папку с документами.

Суть дела оказалась в следующем.

В 1982 году шесть молодых научных сотрудников начали издавать сборник "Варианты". Издавать так, как тогда только и возможно было издавать самим: перепечатывая статьи на машинке в нескольких экземплярах, то, что называлось тогда замечательным российским словом "самиздат".

Летом того же 82-го вся шестерка была арестована КГБ по привычному тогда обвинению - в антисоветской агитации и пропаганде.

Скорее всего, смерть Брежнева в ноябре того же года остановила очередной громкий политический процесс. Авторам этого самиздатовского сборника предложили написать прошение о помиловании. Пятеро написали. Шестой, Михаил Ривкин, отказался, так как не считал свои статьи (а одна из них была написана, когда он еще учился в десятом классе) антисоветскими, и был отправлен в суд и за строптивость получил на всю катушку: "семь лет лагерей и пять - ссылки".

Вот что я прочитал в приговоре, думаю, последнем такого рода до отмены зловещей 70-й статьи:

"Подсудимый Ривкин виновен в проведении в целях подрыва Советской власти и пропаганды путем изготовления и распространения литературы, содержавшей клеветнические измышления, порочащие советский государственный строй, в пропаганде в тех же целях антисоветских идей и установок, в совершении иных враждебных действий, выражающих стремление вызвать у окружающих намерение активно бороться с Советской властью".

Выступая на суде, один из его товарищей, написавших прошение о помиловании, сказал: "Я считаю несправедливым, что на скамье подсудимых оказался человек, причастность которого к делу гораздо менее причастности тех, которых нашли возможность помиловать. По моему глубокому убеждению, он для государства перестал быть социально опасным еще тогда, когда добровольно вышел из дела за определенное время до ареста. Кроме того, я ощущаю тяжелую моральную ответственность за судьбу человека, вовлеченного мною в деятельность, о полном масштабе и характере которой он не имел объективного представления..."

А другой, тоже написавший прошение о помиловании, добавил: "Я понимаю, что у Ривкина есть основания утратить уважение ко мне, но мое уважение к нему остается прежним. Это исключительно порядочный и честный человек, лучший из тех, кто рождается в нашем обществе..."

В своем последнем слове Михаил сказал:

"Я, конечно, живой человек, и мне очень тяжело, что своим поведением я наношу глубокую рану своим близким. Но поступить иначе я не мог. Я сознательно пошел на эту жертву во имя социального прогресса и демократии в нашей стране. Я считаю, что без жертв ничего добиться нельзя. Я так же мог быть сейчас на свободе, как мои товарищи, но счел для себя это невозможным и надеюсь, что моя жертва не будет бесполезной для истории. Как бы мы ни хотели - колесо истории повернуть вспять невозможно. Я очень хотел бы, чтобы после этого суда каждый человек, который был здесь и видел, что здесь происходило, оставшись наедине со своей совестью, спросил бы себя, как ему жить дальше. Я хочу еще раз сказать, что совсем не жалею о той внешней свободе, которую сохранили мои товарищи, подписав бумагу о помиловании. Для меня главное - это внутренняя свобода, в каких бы условиях я ни находился. Любые условия не изменят моих взглядов..."

И текст последнего слова Михаила лежал в папке, которую принесла в редакцию его мама. За ним - стандартные ответы со стандартным: "оснований для пересмотра дела нет" или "для постановки вопроса о смягчении наказания оснований не имеется". И, наконец, письма Михаила к матери и деду.