Сергей Кишларь - Аризона на троих. Самый быстрый

Невольно сравнивая себя с этим неотёсанным аризонцем, Генри всё чаще чувствовал непонятную и постыдную неуверенность в себе. А в каждом движении Джеда, напротив, сквозила неспешная не показная уверенность человека, знающего себе цену. Но несмотря на эту внутреннюю неспешность и основательность, Джед был быстр не только в стрельбе – он мгновенно принимал решения, без проволочки управлялся со всеми делами. Он даже ел так же быстро, как принимал решения, – бывало уже шёл мыть тарелку, когда Генри ещё недоумённо смотрел на свою порцию бобов, не съеденную даже наполовину.

Когда Генри вернулся в лагерь, Алисия и Джед уже сложили в круг камни, готовя очаг. Генри сердито поставил на землю котелок и, чувствуя, что нарушил своим появлением разговор, взял катану и блокнот, оглянулся в поисках места, где можно было бы уединиться.

Прилегающая к лагерю сторона скалы была уступчатой, и молодой человек легко, как по ступеням, поднялся на плоскую вершину. Отошёл подальше от края площадки, чтобы Алисия и Джед не могли видеть его.

Дома в Нью-Йорке он всерьёз занимался кэндзюцу – японским искусством владения мечом. Его учителем был старый, но такой ловкий и выносливый японец, что мог вымотать молодого человека за каких-нибудь десять минут поединка и при этом даже не запыхаться.

Старик был реформатором и пытался привнести новые веяния в древнее самурайское искусство. Если традиционное кэндзюцу делало упор на владение мечом, а воспитание боевого духа считало важным, но всё же сопутствующим делом, то в своём учении старый японец делал упор на воспитание бойцовского характера. Генри быстро усвоил: самая важная победа – это победа над самим собой.

Упражнения с мечом сейчас были лучшим способом взять под контроль свои негативные эмоции, хотя в этот раз, даже сама катана поначалу добавила в душу негатива. Внутренний предохранительный слой ножен съело время, клинок был покрыт налётом поверхностной ржавчины и выходил из ножен рывками, издавая шорох, который, привыкшему к бесшумному скольжению клинка Генри, казался верхом неблагозвучия.

Но деваться было не куда – надо было ждать возвращения если не в цивилизацию, то хотя бы в какой-нибудь захудалый аризонский городишко, в котором можно найти полировальную пасту.

Раздевшись до пояса, Генри взял в руки катану и выложился так, что вскоре взопрел. Когда ему показалось, что душевное равновесие восстановлено, он спустился к реке, искупался, надел на быстро обсохшее тело одежду. Но к костру не вернулся, – сел в стороне, вынул блокнот и карандаш.

Этот блокнот Генри называл репортёрским блокнотом, и всегда носил его в кармане сюртука, чтобы можно было без проволочек, не слезая с седла, занести в него мимолётно подмеченную бытовую деталь, нюанс пейзажа или неожиданный оборот речи, свойственный только жителям Дальнего Запада – всё то, что должно было стать основой его будущих путевых заметок о Дальнем Западе.

Но в дорожном саквояже, поверх бритвенного прибора, сменной рубашки и белья, лежал у него ещё один блокнот, который он купил для набросков к своему будущему роману. Долгое время этот литературный блокнот был девственно чист, ибо Генри никак не мог определиться ни с жанром, ни с главной идеей будущего романа, не говоря уже о сюжете или образах главных героев. Нет, главный герой, конечно был – молодой и подающий большие надежды нью-йоркский репортёр, но с остальным «населением» романа пока было не густо.

А вот с идеей романа была противоположная проблема, ибо идей этих, в отличие от героев, было столько, что Генри не знал на какой остановиться. Это как в лучшей нью-йоркской кондитерской, когда на тебя через стекло витрины смотрят десятки видов пирожных с нежнейшими кремами, а ты не знаешь, на каком остановить свой выбор. Оттого и оставался блокнот чистым.

Но после нападения бандитов на дилижанс жизнь сама начала писать за Генри роман, не спрашивая его мнения ни по поводу главной идеи, ни по поводу героев.

Сначала появилась главная героиня – девушка из аристократического испанского семейства. А теперь созрел и главный злодей. Пытливо щуря глаза, Генри глядел на сидящего у костра Джеда… Конечно! Как ему сразу в голову не пришло! Злодея должны звать Солёный Джед.

Мстительно сжимая губы, Генри торопливо записывал в блокнот: «Звали его так не потому, что он был пиратом и просолился морским ветром. Нет! Бандит неделями не мылся и настолько пропитался солёным потом, что из-за этого и получил своё прозвище».