Карл Май: Виннету – вождь апачей [litres]

Когда мы отошли настолько, что нас не могли больше видеть из бюро, Генри остановился, положил мне руку на плечо и сказал весьма довольным тоном:

– Сэр, молодой человек, грингорн! Вы мне доставили сегодня большую радость! Я прямо горжусь вами!

– Почему?

– Потому что вы превзошли ожидания этих господ и мои рекомендации!

– Рекомендации? Ожидания? Я вас не понимаю.

– И не надо. Все очень просто. Вы недавно утверждали, что кое-что понимаете в землемерном искусстве. Желая узнать, не сочиняете ли вы, я привел вас к этим джентльменам, моим хорошим знакомым, на испытание, и вы его выдержали с честью!

– Сочиняю? Мистер Генри, если вы считаете меня способным на это, я к вам больше не приду!

– Какой вы странный! Разве вы хотите лишить меня, старика, радости, которую я испытываю, глядя на вас… Ведь вы же знаете: из-за вашего сходства с моим сыном! Были ли вы еще у барышника?

– Да, я бываю там каждое утро.

– И объезжали чалого?

– Разумеется.

– Ну, будет ли толк из лошади?

– Надеюсь. Сомневаюсь только, сможет ли будущий ее владелец справляться с нею так же хорошо, как я. Лошадь привыкла только ко мне, всякого другого она сбрасывает.

– Весьма, весьма рад! Очевидно, она хочет носить на своей спине только грингорнов. Пойдемте по этой боковой улице! Там есть замечательный ресторанчик, где можно хорошо покушать и еще лучше выпить. Отпразднуем экзамен, так превосходно выдержанный вами сегодня!

Я не мог понять мистера Генри. Он совершенно изменился. Этот одинокий сдержанный человек хотел идти в ресторан! У него было совсем другое лицо, а голос звучал радостнее и звонче, чем раньше. «Экзамен», сказал он. Слово поразило меня, но тут оно, очевидно, ничего особенного не означало.

С этого дня он стал ежедневно посещать меня и обращался со мной, как с дорогим другом, которого боишься скоро потерять. Все же это не давало мне возможности кичиться его вниманием: мою спесь он сбивал имевшимся у него постоянно наготове роковым словом «грингорн»!

Странно, что в то же самое время изменилось отношение ко мне семьи, в которой я жил. Родители уделяли мне больше внимания, и дети стали более ласковыми. Я ловил их взгляды, тайно обращенные на меня, и не мог их понять, казалось, они выражали одновременно и любовь, и сожаление.

Спустя приблизительно три недели после нашего странного посещения землемерной конторы хозяйка попросила остаться к ужину дома, несмотря на то, что этот вечер был у меня свободен. Она мотивировала это тем, что придет мистер Генри, и кроме того приглашены два джентльмена, один из которых Сэм Хоукенс, знаменитый вестман. Мне, «грингорну», его имя ничего не говорило, но все же я был рад впервые познакомиться с настоящим и к тому же еще знаменитым вестманом.

Будучи своим человеком, я, не дожидаясь удара гонга, заглянул в столовую. С удивлением отметил, что стол был сервирован не как обычно, а точно приготовлен для какого-то торжества. Пятилетняя малышка Эмми, пользуясь тем, что в столовой никого не было, вылавливала пальчиками ягоды из компота. Увидев меня, она быстро вытащила руку из компота и, недолго думая, вытерла о свои светлые волосы. Я погрозил ей, она же подскочила ко мне и начала что-то шептать на ухо. Желая загладить свою вину, она сообщила мне тайну, от которой щемило ее сердечко. Мне казалось, что я ослышался, но она повторила все те же слова: «ваши проводы, ваш прощальный ужин».

Мой прощальный ужин! Невозможно! Кто знает, вследствие какого недоразумения возникло у ребенка это ложное мнение! Я усмехнулся. Тут послышались голоса из приемной, гости пришли, и я отправился их встречать. Все трое пришли одновременно, как я потом узнал, они так сговорились. Генри сперва представил меня мистеру Блэкку, немного неуклюжему на вид молодому человеку, а затем Сэму Хоукенсу, самому вестману.

Вестман! Должно быть, у меня был не особенно умный вид, когда я удивленными глазами уставился не него. Такого человека я еще не видывал, правда, впоследствии я познакомился с еще более замечательными людьми. Уже сама личность мистера Сэма привлекала внимание, но впечатление увеличивалось еще тем, что он стоял здесь, в приемной, точно в таком же виде, как если бы находился в прерии: в шляпе и с ружьем в руке! Представьте себе следующую наружность.

Из-под уныло свисающих полей фетровой шляпы (при определении возраста, цвета и формы которой самый проницательный философ мог бы сломать себе голову) торчал среди леса спутанных черных волос бороды почти пугающих размеров нос, который мог бы заменить стрелку солнечных часов. Из-за обильной растительности можно было заметить, кроме носа, только два маленьких, умных, необычайно подвижных глаза, глядевших с плутоватым лукавством. Он рассматривал меня так же внимательно, как и я его. Впоследствии я узнал, почему он был так заинтересован мной.