Павел Давыденко - Матриархия (СИ)

Если поднимет голову.

Но малая занята сбором орехов. Целый подол уже набрала, и ходит, выискивает сосредоточенно. Оно и понятно: война войной, а кушать хочется. Хотя раньше они обходились исключительно белковой пищей.

Свежатинкой.

Испытывают ли они страх? Сострадание? Какие-нибудь эмоции?

Еще один орех сорвался. Упал рядом с девочкой. Она даже не отпрыгнула в сторону, ни звука не издала.

Если раньше женщины были самыми эмоциональными существами на земле, то теперь это не так.

Сейчас все по-другому. И нескольких недель мало, чтоб привыкнуть к этому по-настоящему, тем более, когда рядом живая память того, какими девушки и женщины были раньше - Оля.

Девочка посмотрела наверх. Встретилась со мной глазами и у меня внутри зашевелились мелкие иголочки. Желудок потянулся к самой глотке. Сейчас она откроет рот и кринет. Сбегутся старшие и тогда нам с Олей крышка.

Потому что чертов Рифат... ну да ладно. Что толку теперь от еды? Толку теперь от найденного убежища?

Не надо было нам разделяться. И сами мы тоже хороши - орехов захотели набрать.

Девочка отошла от дерева. До сих пор держит подол с орехами, а вот и скрылась, из-за листвы не видать.

- Нужно слезть и бежать, Ром. Иначе они нас схватят.

- Может и не схватят.

Вдали протарахтела очередь - «Калашников», отличить несложно. Значит, Рифат все-таки.

От сердца немного отлегло. Однако в последнее время оно часто выдает какие-то странные реакции: то излучает холод, то выпускает колючки, то тревожно сжимается. Раньше я даже и не задумывался - гоняет и гоняет кровь. А теперь и получаса не проходит, чтоб мотор не дал о себе знать.

Стресс.

Девочка, видно ушла. Снова очереди, но теперь уже не одиночные. Перестрелка что ли?

- Ты куда? - вытаращила глаза Оля.

- Вниз, естественно. Слезаем. Конечно, там опасно, но здесь сидеть еще хуже.

- Да я бы и не осталась, - пропыхтела она.

Медведь продирается сквозь бурелом, примерно с таким шумом мы слезали с несчастного дерева.

Огляделись. Никого нет. Выстрелы опять.

Оля схуднула за это время, у меня стали выпирать ребра и ключицы, так что я тоже скинул пяток кило, как минимум.

Мы побежали по дорожке, поросшей травой и прошлогодними листьями. Солнце сегодня как обычно - шпарит. Хотя уже не так тепло, как... как месяц назад. А в рощице и вовсе царит сыроватая прохлада.

Теплее, теплее... Деревья закончились. Небольшая поляна, холм.

ТА-ТА-ТА-ТА-ТА

Я увлек Олю за толстую березу. Перед нами полувисит в воздухе клен, поваленный видно еще майскими грозами. Еще одна очередь вдрызг разорвала сонную тишину.

Внизу развалины моста. Выстрелы как раз оттуда.

Женщины, толпа. Идут, падают под пулями, топчут друг друга, но не разбегаются. Высунулась башка из-за моста, в красной, чуть выгоревшей бандане.

Рифат. Он-то как там оказался?

Я взглянул вверх. Дерево основательно просохло за лето, женщины внизу.

- Что ты делаешь? - сказала Оля.

- Помогай, - пропыхтел я.

- Нет, мы не сможем... Оно такое толстое!

Я обливался потом, впечатывая ладони в шершавую кору. Оля тоже стала толкать, закусывая губку. Склон достаточно крутой, земля сейчас сухая, но в мае ее хорошенько подточили ливни, и часть корявых корней висит в воздухе.

Я пробежал по стволу, стал прыгать.

Клен затрещал.

- Рома! Слезь! - Оля кричала, уже не таясь. Вся красная, вспотевшая. Ну а я конечно, особого внимания на нее не обратил. Нужно толкать изо всех сил, если мы хотим... если мы хотим выжить, нужно действовать. Сей несложный постулат втерся мне в сознание очень быстро.

Толпа меж тем так и напирала. Их много, очень много, почти как на моих рисунках: нескончаемые вереницы истрепанных фигур.

Той девочки, с орехами - не видно.

Еще треск. Ствол накренился, Оля завизжала. Опора выскользнула из-под подошв, я сделал несколько шагов в воздухе (как будто беговая дорожка внезапно добавила скорости и ускользает) и прыгнул...

...ветки хлещут по лицу, бок горит. В позвоночнике ворочается тупой лом.

Чьи-то ласковые прикосновения. Слышу, как щебечут, перекликаются птицы. Пение это прерывает гул, как будто даже здесь, в лесу есть «централизованная система оповещения».

Сразу передо мной многоэтажка, объятая пламенем разлетается на куски. Дом, в котором жила мама и дочка Рифата. Запах горелого мяса, сдобренный резиновой копотью, горький привкус во рту.

Потом удар, но не такой силы как сейчас. Свист в ушах.

И конечно, боль.

Как и тогда, надо мной нависает пятно, обрамленное золотистой каймой. Склоняется ниже, ниже.